Он помнил каждый звук того вечера с болезненной, почти мистической ясностью, словно кто-то выжег его раскаленным клеймом на холсте памяти. Дождь. Не тот ласковый, шепчущий уфимский дождик, под который так сладко засыпать, а яростный, исступленный ливень, барабанивший по лобовому стеклу его казенной «Лады-Приоры», словно требуя немедленной исповеди. Дворники, надрываясь, размазывали по стеклу свет фонарей, превращая их в мерцающие нимбы, а капли врезались в металл с коротким, надрывным стуком, будто пытались взломать его мысли, добраться до клубка ледяного ужаса, сковавшего его нутро.
В салоне стоял запах мокрого асфальта, приторной «морской свежести» дешевого освежителя, давно превратившейся в едкую химическую вонь, и страха. Густого, металлического, до боли знакомого запаха человеческого страха. Он исходил от семнадцатилетней Арины Зайцевой, съежившейся на пассажирском сиденье, утонувшей в его потертой кожаной куртке. Куртка казалась непомерно большой, и девушка, поджав под себя ноги, казалась маленькой испуганной птичкой. Она не плакала, но ее била дрожь. Мелкая, судорожная дрожь пробегала по всему телу, словно волны ледяного моря, не от холода – от осознания того, что мост сожжен, пути назад нет.
«Они знают, что я к вам пошла», – прошептала она, и ее голос сорвался, превратившись в хриплое, чужое подобие. Она сглотнула несуществующие слезы, судорожно сжимая коленки побелевшими пальцами. – «Он сказал… он сказал, что у него везде глаза».
«Он» – это был Артур Валеев. Харизматичный, лощеный, тридцатилетний лидер молодежного клуба «Горизонт», гнездившегося в отреставрированном старинном особняке в самом сердце Уфы. Формально – центр личностного роста, творческие мастерские и психологические тренинги для подростков. Неформально – тщательно замаскированная, жестко иерархичная секта, в чьих темных углах обретался самый настоящий, старомодный и оттого еще более жуткий дьявол. Ильдар Гарифуллин, тогда еще майор Следственного комитета, не просто занимался этим делом – он жил им, дышал им, чувствовал его пульс. Он потратил месяц, выстраивая хрупкую, сложную конструкцию, шаг за шагом пробираясь к запуганным подросткам, собирая по крохам улики, нащупывая тонкие нити правды. Арина была его главной надеждой, его звездным свидетелем. Она не просто вращалась в орбите «Горизонта» – она была одной из приближенных, «избранных». Она видела все. Видела, как Валеев, с его гипнотическим, бархатным голосом и пронзительным взглядом, методично, словно опытный кукловод, толкнул в пропасть ее лучшую подругу, Лену Соколову. Как он заманивал новых адептов в свои сети, выбирая самых уязвимых, самых одиноких, самых отчаявшихся. Как ломал их волю, внушая чувство вины, ничтожности и предлагая единственное спасение – «освобождение» в жутком ритуале, который он называл манящим «Взлетом Кита».
Ильдар поймал ее бледное, искаженное страхом отражение в зеркале заднего вида. Глаза, расширенные от ужаса, казались бездонными, черными колодцами.
«Ничего не бойся, Арина, – сказал он, и его собственный голос прозвучал для него странно спокойно, обманчиво уверенно. Он пытался убедить не только ее, но и самого себя. – Ты под защитой. Завтра утром этих показаний будет достаточно для задержания. Он окажется за решеткой. Все это кончится».
Это была его первая, роковая и, как он впоследствии понял, последняя ошибка. Ошибка веры. Веры в непогрешимость системы, которой он отдал лучшие годы. Веры в то, что закон – надежный щит, а не неподъемная гиря на ногах. Веры в то, что он способен кого-то защитить.
Он отвез ее на заброшенную дачу на самой окраине города, в прогнивший дачный кооператив «Химик», где время остановилось лет десять назад. Это место использовали в качестве временного убежища для особо ценных свидетелей. Унылый, покосившийся домик с выбитыми стеклами, заколоченными досками, с прогнившим полом и удушливым запахом плесени. Но тогда, в том кошмарном сумраке, он казался ему неприступной крепостью. Его напарник, Марат Сафин, его друг, с которым они не раз смотрели в лицо опасности, должен был сменить его через три часа. Ильдар лично обошел дом, досконально проверил все комнаты, заглянул в пыльный, сырой подвал, где пахло затхлой землей и ржавчиной. Казалось, все чисто.
