Коридор был длинным, как жизнь, которую не выбираешь. Шаги тонули в сумеречной тишине, поглощаемые стертым до желтизны линолеумом и стенами казенного, тошнотворного цвета. Здесь даже воздух казался старым, пропитанным запахами архивной пыли, дешевого табака и невысказанного страха, осевшего на всем, словно сажа. Двери кабинетов, обитые потрескавшимся дерматином, были похожи на немые рты, хранящие чужие тайны и сломанные судьбы. За каждой – свой мирок, своя воронка, втягивающая человеческие жизни, чтобы перемолоть их в абзацы протоколов. Я шел мимо них, чувствуя на спине их безмолвное внимание. Здание на Вайнера не имело глаз, но видело все.
Кабинет майора Сидорова находился в конце крыла, в тупике. Символично. Сидоров и сам был тупиком – для любого дела, требующего чего-то большего, чем аккуратная подпись на последней странице. Я остановился перед его дверью, на секунду прикрыв глаза. Телефонный звонок не предвещал ничего, кроме очередной порции бюрократической тягомотины, но что-то в выверенной пустоте голоса Сидорова заставило внутренности сжаться в холодный, привычный комок. Это было предчувствие, выработанное годами службы, сродни тому, как фронтовой разведчик по неестественной тишине в лесу понимает – впереди засада.
Я постучал. Два коротких, уставных удара.
– Войдите, – донеслось глухо, будто из-под ватного одеяла.
Сидоров сидел за своим столом, массивным, как надгробная плита. Стол был пуст, если не считать бронзового пресс-папье с профилем Дзержинского и тонкой папки серого картона, лежащей точно по центру. Сам майор, рыхлый, с одутловатым от недостатка сна и избытка служебного рвения лицом, напоминал перекормленного голубя. Он поднял на меня свои бесцветные глаза, в которых никогда не отражалось ничего, кроме света настольной лампы.
– А, Волков. Проходи, садись.
Я сел на стул для посетителей, жесткий и неудобный, специально созданный для того, чтобы никто не засиживался. В кабинете пахло одеколоном «Шипр» и чем-то еще, неуловимо кислым – запахом постоянной тревоги.
– Вызывали, товарищ майор?
– Вызывал, Алексей Петрович, вызывал, – Сидоров пожевал губами, словно пробовал слова на вкус, прежде чем их произнести. Он всегда так делал, когда разговор касался чего-то, за что потом могли спросить. – Дело есть. Пустяковое, в общем-то. Но с самого верха просили… ускорить. Чтобы без проволочек.
Он аккуратно, двумя пальцами, подвинул ко мне папку. На обложке каллиграфическим почерком делопроизводителя было выведено: «Дело №88». Две восьмерки, два кольца, похожие на звенья одной цепи. Или на знак бесконечности. Бесконечности лжи, бесконечности страха.
– Что там? – спросил я, не прикасаясь к картону.
– «Уралмаш», – Сидоров понизил голос, хотя в его кабинете стены были толще, чем совесть у прокурора. – Вредительство. Турбогенератор новый накрылся. Экспериментальный образец. Серьезная машина, для новой ГЭС предназначалась. А тут – авария. Экспертиза показала – диверсия.
– Кто фигуранты?
– Пятеро. Инженеры из конструкторского отдела. Вся верхушка. Заместитель главного, начальники секторов… – он махнул пухлой рукой. – Все сознались. Показания подробные, чистосердечные. Раскаялись, как положено.
Я смотрел на него. Он смотрел куда-то мимо меня, на портрет Феликса Эдмундовича, словно ища у железного наркома поддержки и одобрения.
– Если все сознались, в чем моя работа? Перепечатать протоколы и передать в трибунал? С этим и секретарь справится.
На лице Сидорова промелькнуло раздражение, но он тут же спрятал его под маской усталой озабоченности.
– Не ершись, Волков. Приказ из обкома. Лично товарищ Степанов звонил. Дело политическое, понимаешь? Срыв поставок для большой стройки. Москве нужно показать, что мы тут не мышей ловим. Что враг не дремлет, но и мы начеку. Так что твоя задача – формальность. Проверить бумаги, составить обвинительное заключение и направить по инстанции. На все – сорок восемь часов.
