Сказки – это не то, что случилось. Это то, что могло бы случиться, если бы мы посмели прислушаться к шёпоту корней
Эта история выросла из трещин между мифами и забытыми обрядами. Она о том, как свет рождается в самой густой тьме, а боги плачут, глядя на свои творения. Ярина – не героиня в привычном смысле. Она – мост между Явью и Навью, между человеческим и божественным, между любовью и яростью. Её путь – это не поиск силы, а попытка понять, что делает нас живыми: память, долг или право на ошибку.
Здесь вы не найдёте однозначных ответов. Славянские духи в этой книге – не декорации, а живые сущности с голодом и болью. Русалки требуют платы за правду, Леший танцует под свою дудку, а Кощей… Кощей – это зеркало, в котором каждый видит свой страх.
Перед вами – история о том, как сгореть, чтобы стать светом. Как обнять тень, чтобы найти себя. И как даже боги могут быть спасены теми, кого они когда-то предали.
Когда последняя звезда погаснет, спроси у ветра – он помнит всё.
Деревня Мшары была похожа на старую рану земли – затянувшуюся, но не забывшую боли. Избы, покосившиеся под тяжестью веков, стояли, будто чёрные зубы в челюсти болота. Их стены, поросшие лишайником, дышали сыростью, а крыши, укрытые мхом, шептались с дождём на языке капель. Здесь даже воздух был другим: густым, как кисель, пропитанным запахом гниющих корней и горькой полыни. Ветер, пробираясь меж изгородей, свистел сквозь щели, словно насвистывая ту самую мелодию, что кружилась в хороводах древних, когда люди ещё понимали речь земли.
Ярина шла по тропинке к кринице, босые ноги вязли в холодной грязи. Её серебряные волосы, спрятанные под платком цвета пожухлой крапивы, отливали сизым даже в темноте – мать называла это «проклятием Велеса». «Лунные нити в косах – метка подземного царя», – шипела она, стирая в пепел последнее зеркало. Теперь Ярина носила грубый холст и козий пояс, туго стягивающий талию, словно удавка. Но ночами, когда Мшары засыпали под храп свиней, она сбрасывала платок и бежала к ольхам у реки – слушать, как корни деревьев гудят, словно струны гигантских гуслей, зарытых в землю.
Сон пришёл к ней в час, когда луна, красная от дыма дальних пожаров, пряталась за тучами. Ярина лежала в сеннике, укрытая дерюгой, пахнущей овечьей шерстью и тоской. И вдруг – запах. Медный, как кровь на языке, сладковатый, как перезрелая бузина. Пол под ней затрещал, застонал, будто старуха, ворочающаяся на смертном одре. Она открыла глаза – и увидела «их».
Два уголька, горящих в темноте. Не пламя – саму тьму, сжатую в раскалённые шары. Чёрный бык заполнил собой всю избу: рога, похожие на изогнутые серпы, кольцо в переносице, звенело, как колокольчик на шее утопленницы. Его шкура была не шкурой – живой тенью, струящейся по полу, а из ноздрей вырывался пар, пахнущий серой и мокрыми камнями подземелий.
– Отец… – выдохнула она, и язык прилип к нёбу, будто обожжённый морозом.
Бык взревел. Звук разорвал мир: стены избы поплыли, как смытые дождём краски, пол стал жидким, а Ярина – маленькой, как букашка в ладони стихии. Копыто ударило в доски, оставив трещину в форме трёх сплетённых лун – знак Триглава. Она вжалась в угол, сжимая в кулаке нож-чекушу (подарок Агафьи-знахарки, выточенный из кости лютого волка). Но чудовище уже таяло, растворяясь в воздухе, как дым от пепла. На полу осталось только пятно – чёрное, маслянистое, пульсирующее.
Утро началось с тишины. Не той, что бывает перед грозой, а мёртвой, густой, как смола. Ярина вышла на крыльцо, и сердце её сжалось. На каждом пне, на каждом камне у реки сидели «они». Лесовики в плащах из папоротниковых листьев, шелестящих, как пергамент. Банники с глазами, как угли в печной трубе. Русалки с волосами из тины, стекающими по спинам зеленоватыми ручьями. Даже домовой, которого она подкармливала крошками, сидел на заборе, держа в лапах свой веник, как копьё.
