Пролог: Шёпот асфальта
Дождь в Нуарисе был другим. Он не очищал, а стирал границы. Неоновый оранжевого света заправочной станции растекался по мокрому асфальту, сливаясь с тусклым жёлтым светом уличного фонаря, который мигал, словно на последнем издыхании. Для людей город заканчивался здесь, на окраине старого промышленного района – грудой ржавого металла и битого кирпича.
Но для тех, кто мог видеть, всё было иначе.
Стена заброшенного завода была испещрена не только граффити. На уровне чуть выше человеческого роста проступали бледные, фосфоресцирующие линии – предупреждающие знаки на забытом языке, символы собственности или просто следы, оставленные проходящими сущностями. В лужах отражалось не только небо, но и мелькали тени иных форм жизни, спешащих по своим нечеловеческим делам.
Именно здесь, в полуразрушенном цеху, где пахло озоном и старыми страхами, лежало тело. Молодой человек, лицо которого застыло в маске немого ужаса, глаза остекленели и уставились в протекающую крышу, за которой клубилась неестественно густая тьма.
На стене над ним кто-то вывел символ. Не краской. Казалось, обугленной плотью или силой, которая выжигала камень. Знак был сложным, древним, и от него исходила звенящая тишина, поглощающая даже звук падающих капель.
В углу, за грудой ящиков, прижавшись к стене, сидел Смотритель – маленький, сморщенный дух этого места, домовой, который помнил ещё гул станков и голоса рабочих. Его полупрозрачные руки обхватили голову, и всё его естество содрогалось от пережитого ужаса. Он видел – видел, как Тень пришла. Не человек, не зверь, а нечто старое и холодное, что пожирало свет и звук. Она не просто убила человека. Она собрала его. Забрала крик, забрала последний вздох, забрала саму суть.
И теперь Смотритель, столетия наблюдавший за сменой эпох в этих стенах, сидел в оцепенении, и в его памяти, вместо привычных воспоминаний о прошлом, проносились обрывки чужих кошмаров: падающие звёзды в чёрном небе, каменные алтари и ненасытная, вечная пустота, для которой эта смерть была лишь каплей в море, но каплей очень желанной.
Он не мог крикнуть. Он мог только шептать в безмолвный эфир, надеясь, что может быть кто-то услышит.
Глава 1: Последний вопрос
Головная боль начиналась всегда за правым глазом – тупой, навязчивый гвоздь, вбиваемый в сам мозг. Эвелина Воронова зажмурилась, стараясь дышать глубже. В пальцах она зажала старые карманные часы – латунные, с выцветшим циферблатом. Вещь мертвеца.
«Всего на минуту, – мысленно повторяла она себе мантру. – Только вопрос. Только ответ. И выход».
Она сидела в крошечной гостиной «хрущёвки», заставленной добротной старой мебелью. Напротив, сжав в коленях руки, сидела женщина лет пятидесяти – Валентина. Её глаза были полны надежды, смешанной со страхом перед тем, что она может услышать.
– Он… он не страдал? – прошептала Валентина утром при встрече. Это был самый частый вопрос, не «почему», не «кто виноват», а «было ли больно». Человеческая психология в её самой чистой, самой уязвимой форме.
Эвелина отпустила часы. Они мягко упали на вязаную салфетку на столе. Контакт прервался, и давящее чувство чужого присутствия – воспоминания о боли, о раке, пожирающем изнутри, – стало слабеть, оставляя после себя лишь привычную пустоту и ту самую головную боль.
– Он не страдал в последние часы, – голос Эвелины звучал хрипло, ей безумно хотелось пить. – Лекарства сделали своё дело. Он… думал о вас. О том лете на даче, когда сломалась калитка, и вы весь день чинили её вместе, ругались и смеялись. Его последней мыслью было ваше имя – Валя.
Она не видела картин, как в кино. Она чувствовала. Эмоции, осязаемые воспоминания. Вкус домашнего вина на языке. Запах свежеспиленной древесины. Острую нежность и сожаление – вот что было последним посланием Михаила своей Вале.
