Глава 1. Разбитое зеркало миров
Раннее морозное утро. Я проснулась сегодня еще до рассвета. За окном было темно и противно. Шесть утра, а за стеклом – кромешная зимняя мгла, которую даже фонари не могли разогнать, только подсвечивали тяжёлые, сырые хлопья снега, лениво валившие с неба. Будильник трещал так, будто хотел не просто разбудить, а вызвать расстройство слуха. Выключив его движением, отточенным до автоматизма, я ещё пять минут просто лежала, уставившись в потолок. В голове гудело от вчерашней ночи, проведённой за конспектами по искусству Северного Возрождения. Нежно потянулась, костяшка хрустнула приятно и громко. Птицы стучали своими клювами по окнам.
День начинался с ритуала. Сначала – в душ, чтобы смыть остатки сна горячей водой, которая на несколько минут делала зиму за окном не такой уж пугающей. Потом – на кухню, под звуки радио «Культура», где уже пахло кофе. Мама, настоящий алхимик утра, уже колдовала у плиты.
– Сырники или омлет? – спросила она, не оборачиваясь, помешивая в сковородке что-то золотистое. – Сырники, – мой голос ещё скрипел ото сна. – Сметаны побольше, мам. – Ты тепло оделась? На улице метель. – Мам, я в курсе. Я вчера из окна библиотеки на неё смотрела, пока Босха изучала. – Опять до ночи? Глаза сломаешь. И шарф не забудь. Красный, вязаный. Пока мама напоминала про шарф, я уже доедала последний сырник. Кофе делал свое дело – мир становился четче и дружелюбнее.
Потом – макияж. Небольшой, почти незаметный ритуал перед зеркалом в прихожей. Тоник, увлажняющий крем, чтобы мороз не сделал кожу красной и шелушащейся. Немножко тонального средства, чтобы скрыть следы вчерашней бессонницы. Щеточкой подвести веки – не стрелки, а просто подчеркнуть разрез, сделать взгляд яснее. Пудра, чуть-чуть румян теплого оттенка и прозрачный блеск для губ. Никакой помады – на парах не до того, да и не любила я это. Сделала быструю укладку феном, чтобы волосы не замерзли на улице.
Одевалась я всегда слоями, потому что очень сильно мерзла. У меня так было с детства. Руки вечно ледяные. Хотя все вокруг говорят, что если руки ледяные, значит сердце горячее. Первый слой – тонкое шерстяное платье-водолазка и утепленные леггинсы. Второй – объемный свитер цвета бордо, почти такой же старый, как и мой интерес к искусствоведению. Джинсы, плотные, утепленные изнутри мягким флисом. Потом – зимние ботинки на толстой подошве, которые мама называла «противоганами», но которые никогда не протекали. И, наконец, пуховик до колена, шапка-бини, и тот самый красный вязаный шарф, который мама когда-то связала сама. В сумку – конспекты, планшет, паспорт, кошелек и термос с остатками кофе.
– Осторожно на улице! Следующий поезд жди в вестибюле, не на платформе! На прощание – быстрый поцелуй в мамину щеку. – Всё, я побежала! Вечером позвоню! Дверь захлопнулась, и меня поглотила подъездная тишина. Лифт медленно и со скрипом повез вниз.
На улице меня встретил настоящий зимний хаос. Метель не утихала, снег бил в лицо колючими иглами, ветер пытался сорвать шапку и задуть под шарф. Воздух был холодным и резким, словно обжигая легкие. Москва была похожа на размытую акварель: огни фар и витрин тонули в белой пелене, сгущаясь в призрачные пятна. Под ногами хрустел только что выпавший снег, и было слышно, как где-то вдали работает снегоуборочная машина.
До метро было идти десять минут, но они показались вечностью. Я шла, опустив голову и подставив ветру спину, думала о тёплой аудитории, о запахе книг в институтской библиотеке и о зачетке, которую нужно было к концу недели пополнить еще одной пятеркой. Эта мысль грела лучше любого пуховика. Я была всего лишь студенткой-искусствоведом, и мой мир пока ограничивался лекциями, сессиями и утренними сырниками. Сегодня по расписанию занятий мало, поэтому я хотела провести весь день в библиотеке.
