Свободная территория Невада и Аризона,
Нью-Рино, Фримонт, бульвар Александра Второго,
концертно-выставочный зал «Стесихора».
Широкоплечий, красномордый (надеюсь, от солнца?) бородач вышел на трибуну и солидно, басовито откашлялся.
– Добрый день, уважаемые участники нашей конференции. Для начала, представлюсь, кто меня не знает – Глеб Больши́х…
По залу пронеслись смешки, на которые бородач отреагировал добродушной улыбкой.
– …предприниматель, занимаюсь строительством и управлением недвижимостью. Не только во Фримонте, по всему Нью-Рино. Во все подробности своей внутренней бухгалтерской кухни я вас посвящать, уж простите, не буду, скажу только, что за прошлый год построил более семи тысяч квадратных метров жилой недвижимости и почти три с половиной тысячи – коммерческой.
Народ вокруг уважительно перешёптывается, а я вот как-то так сразу ни в какие зримые образы эти тысячи квадратов перевести не могу. Много это или мало? Ну, достаточно, наверное, раз подаётся публике как достижение.
– …спросить, зачем, если всё и так неплохо, я задумался о переселении на Дальний Юг? Отвечаю – потому что я амбициозен. Как и всякий нормальный человек. Мне мало быть одним из многих неплохо устроившихся в жизни – я хочу развиваться, хочу создать бизнес, который станет основой семейной династии и просуществует лет сто. А лучше двести.
По залу опять пробежали смешки, на которые здоровяк ничуть не обиделся.
– Поднимите, пожалуйста, руки, кто знает, что такое «старые деньги».1 Не стесняемся, поднимаем.
Поднимают почти все, включая меня, разумеется. Ишь, какой образованный у нас народ пошёл.
Бородатый здоровяк пару раз одобрительно кивнул.
– Отлично. Так вот – я хочу, чтобы мои дети (а у меня их пятеро, между прочим), и их дети, и дети их детей относились к этим самым «старым деньгам». Возможно ли это здесь? Ну… в принципе, да. Не факт, конечно, но вполне вероятно, если бизнес и дальше будет хорошо идти. Это будет очень трудно – все хорошие места давно заняты теми, кто пришёл сюда первым. Вы и сами это знаете, не хуже меня. Лучшие земли, лучшие места в городе, давние связи в Семьях, банках, Сенате – всё это у тех, кто пришёл сюда первыми. И это не мы.
Согласное бормотание, кивки.
– Впрочем, я хороший бизнесмен и, наверное, если я буду очень много работать и ещё мне чуть-чуть повезёт – я смогу вылезти на самый верх. Но, вы не поверите – я жадный!
Смешки, добродушные выкрики «поверим!».
– …мне этого мало! Я ещё хочу, чтобы мои дети и их дети оставались русскими, и росли в русской культуре. Возможно ли это здесь?
Глеб сделал драматическую паузу, призывно протянув руки к аудитории, подождал секунду и театрально опустил их, всем своим видом излучая грусть и разочарование. Артист, хе-хе.
– Нет. Не будем себя обманывать – это невозможно. Да, сейчас наши дети говорят по-русски, но точно так же говорили на родных языках дети всех иммигрантов во все времена – немцев в Висконсине и Техасе, итальянцев в Нью-Йорке и Аргентине, поляков в Бразилии и Канаде, прочих… и наших, русских людей, во всех этих и многих других местах. Что осталось сейчас? В лучшем случае, фамилии и старые семейные фотографии, которые новому поколению не нужны и неинтересны. Язык бизнеса и администрирования, язык прессы и высшего образования не-из-беж-но станет родным языком для наших детей и внуков. А с языком уйдёт и всё остальное. Вспомните – ещё три года назад улицы Фримонта сразу выделялись на фоне какого-нибудь Спрингфилда или Баррьо-Бронсе…
Смешки, кто-то крикнул «От Баррьо-Бронсе и сейчас отличаемся!». Ну, смотря от какой его части. Преимущественно латиноамериканский таун, Баррьо-Бронсе весьма разнообразен, там каждый квартал не похож на соседний. Что по национальному колориту, что по уровню достатка. Наш сосед на западе Спрингфилд – обычный район, без каких-либо резко выделяющихся черт. Уровень достатка средний и выше среднего, примерно как во Фримонте, основное население – белые американцы, канадцы, европейцы.
