Я возвращалась домой из магазина и тихо радовалась тому, что по крайней мере два часа смогу спокойно поработать. Моя старенькая «шкода» еще бегает, дети, слава богу, здоровы, обед и ужин на сегодня есть, все у меня, кажется, хорошо. И припарковаться во дворе удалось без проблем. Правда, в подъезде было тесно от наставленной там мебели. Кто-то, похоже, переезжает, и заняты оба лифта. А переться пешком с такими сумками на девятый этаж просто нет сил. Но тут, к счастью, маленький лифт приехал и оттуда выскочили два здоровенных парня в комбинезонах какой-то фирмы и я успела юркнуть в кабину. Опять же хорошо! Пока я отпирала дверь, зазвонил домашний телефон. Я бросила сумки и схватила трубку.
– Алло!
– Валерия Константиновна?
– Да, слушаю вас.
– С вами говорит классный руководитель вашей дочери…
Сердце упало.
– Что с Катей? Где она?
– Не волнуйтесь, с ней все в порядке, она на уроке физики, но мне необходимо с вами поговорить. Вы сейчас никуда не уходите?
– Нет, я только что пришла.
– Тогда позвольте, я к вам загляну, у меня сейчас нет урока и…
– Да, пожалуйста. Простите, мы ведь не знакомы?
– Да, я в этой школе недавно и еще не успела… Я буду у вас через пять минут.
Что же такое учудила Катька, если классная руководительница идет ко мне, а не вызывает меня в школу? А, скорее всего это очередные школьные поборы… В школе сейчас говорить об этом, по-видимому, небезопасно, вот ее и обязали ходить по квартирам. Да, похоже, все именно так. Катька у меня девочка спокойная, и вряд ли что-то отчебучила. И тут раздался звонок. На пороге стояла молодая женщина, лет двадцати восьми, миловидная, не похожая на училку, и, кстати, Катька о ней хорошо отзывалась. Только вот я забыла, как ее зовут.
– Здравствуйте, – улыбнулась она, – Валерия Константиновна.
– Простите…
– Анна Дмитриевна.
– Очень приятно. Хотите кофе?
– Если можно.
– Да-да, проходите на кухню.
Я включила кофеварку.
– Валерия Константиновна, вы, верно, теряетесь в догадках, зачем я к вам явилась. Дело очень неожиданное. Ко мне вчера подошла Катя и сказала, что не желает больше носить фамилию Лощилина, и просила переправить в журнале Лощилину на Муромцеву.
– Что?
– Не хочет больше быть Лощилиной. Вот так.
– Господи, бред какой-то… А вы что?
– Я сказала, что это не в моих силах, что она должна прежде всего поговорить с вами. Она с вами не говорила?
– Нет. Я вчера очень поздно вернулась. А сегодня утром было некогда… Нет, она ничего не говорила и вела себя совершенно нормально.
– Понимаете, двенадцать с половиной лет, возраст опасный. Катя девочка на редкость развитая, умная. Должна быть какая-то причина… Мне не показалось, что это просто каприз… и я сочла необходимым поставить вас в известность. Это тревожный симптом… Но я просила бы вас не говорить Кате, что я приходила к вам. Она мне доверяет, и я…
– Понимаю. Я ничего ей не скажу. Но она как-то объяснила, почему вдруг?
– Она сказала, что до нее дошла кое-какая информация об отце и она не желает носить его фамилию. И это все. Знаете, Валерия Константиновна, мне кажется, вам следовало бы согласиться с этим ее пожеланием. Если вы просто напишете заявление, мы будем считать Катю Муромцевой.
– Да, возможно, вы правы, но я должна понять…
– Простите за нескромный вопрос. Катя видится с отцом?
– Нет, причем она сама не пожелала. Он исправно платит алименты, но они вот уже четыре года не видятся.
– Простите, может быть это не мое дело. Но что послужило причиной? Поверьте, это останется между нами. Но мне важно знать. Дети в таком возрасте… Катя очень способный ребенок и вообще, как мне кажется, она сильная личность и вряд ли из-за пустяка…
Она с каждой минутой нравилась мне все больше, эта училка. Она и вправду беспокоится. Это не показуха. Она какая-то настоящая.
