Я стояла, оглушенная, дрожащими руками комкая помятый лист
бумаги. Пелена слез застилала глаза, по щекам катились ручейки
соленой влаги, и я слизывала их машинально, снова и снова
всматриваясь в строки. Обыкновенное письмо, знакомый почерк отца,
твердая рука, запоминающиеся округлые гласные, аккуратные,
убористые буквы. Двенадцать строк, решивших судьбу меня и моего
новорожденного ребенка.
Эмоции душили, мешали трезво мыслить. Когда написанное стало
расплываться, сливаясь в неразборчивые кляксы, я смяла лист и
бросила на пол. За окнами тихо шуршал дождь, осень наступила
чересчур рано, прогнав погожие дни августа. Унылая пора года, под
стать моему сегодняшнему настроению.
У ног ластился большой рыжий кот, требовательно терся головой о
щиколотку, напоминая, что так и не получил свою законную порцию
корма. Я почувствовала угрызения совести. Животное ни при чём, его
вины в том, что покойный хозяин совершил страшное деяние, не
было.
— Идем, Бакс. — ласково, насколько могла при обуревавших меня
чувствах, позвала я осиротевшего папиного питомца.
Вильнув пушистым хвостом, он охотно двинулся следом за мной на
веранду. Отец всегда отличался аккуратностью, прямо до фанатизма, и
меня это в юности очень злило. Всему своё место, любил повторять
он, шпыняя за малейший беспорядок в доме. Сейчас я была ему даже
благодарна за этот пунктик, не пришлось ничего убирать, и искать
нужные документы на дом.
Они лежали в секретере, запираемом на причудливый замок. Кошачье
лакомство отыскалось в кладовой, его было с запасом, одной головной
болью меньше. Отдать Баксика в приют у меня и идеи не возникло, а
раз уж я решила обосноваться в этой глухомани, пусть живет со мной.
Живое существо, хоть и задушевные разговоры с котом не поведешь. Но
всё — не одна в огромных хоромах на пять комнат.
Этот элитный поселок находился в паре часов езды от города —
вокруг живописный лес, несколько озер, куда мы с папой ездили
рыбачить по выходным, и внушительные коттеджи таких же акул
бизнеса, каким был и мой родитель. Здесь я выросла, и близость
природы устраивала меня гораздо больше, чем пыльная, северная
столица.
Отец скончался внезапно, от сердечного приступа. Узнав о его
скоропостижной смерти, я быстренько закончила с делами в городе и
переехала сюда. Мать свою никогда не знала, по словам папы, она
скончалась через полтора года после моего рождения, подхватила
инфекцию, врачи оказались бессильны. Так мы и жили вдвоем, но не
сказать, что я была папиной дочкой.
Несомненно, он любил меня, но методы воспитания могли быть и
помягче. Я уважала его за силу воли, за то, что ни разу не привёл в
дом женщину и всё свободное время посвящал мне. И вдруг эта
страшная, непонятная, противоестественная правда, принять которую я
пока не могла.
В письме, адресованном моей тётке Рите, отец писал, что моя
новорожденная дочка отдана в чужие руки, и строго запрещал любое
упоминание об этом. Для всех прочих, как и для меня, она родилась
мертвой. Почему это письмо так и не было отправлено, а завалялось в
корзине с хламом, я не знала. Важно было другое — пять лет я жила в
обмане, а самый близкий человек хладнокровно разлучил меня с дочкой
и столько лет лгал мне.
Почему он так поступил? Из-за того, кем был отец его внучки?
Разве это оправдание?! От обилия этих почему разболелась
голова.
Главное, я нащупала нить, за которую можно потянуть, чтобы
распутать этот чёртов клубок интриг — в послании Рите упоминалось о
неких Загорских, хороших знакомых отца, которые и удочерили мою
девочку. Если пять лет назад эти люди перебрались в поселок и до
сих пор живут здесь, мой план гораздо упрощался. Сама я с того
злополучного дня родов носа сюда вообще не показывала, стремясь
забыть, перечеркнуть, оставить это в прошлом.
