— После этой пары все в актовый зал! — выкрикивает секретарь,
без стука распахивая дверь нашей аудитории.
Степенный Вадим Семенович давится очередным экономическим
термином и возмущенно начинает:
— Голубушка! Вообще-то у нас тут…
— Срочно! — припечатывает она, а потом обводит нашу группу
зловещим взглядом. — Присутствие строго обязательно. Под угрозой
исключения.
А потом уходит, не закрыв до конца дверь, и мы слышим, как она
кричит уже соседней аудитории «Все в актовый зал после этой
пары!»
Наши сразу же начинают в голос обсуждать, какая муха укусила
сегодня директора, а я сжимаю под партой дрожащие, влажные от пота
ладони и молчу.
Потому что я знаю.
И теперь мне так страшно, как никогда в жизни.
Остаток лекции проходит словно в тумане, а когда я встаю из-за
парты, у меня так сильно кружится голова, что я запинаюсь об свои
же ноги и едва не падаю.
— Истомина, смотри, куда прешь!
— Прости, — растерянно говорю я своей одногруппнице.
Как же ее зовут? Я не могу вспомнить. В голове ни одной мысли,
все перекрывает страх. Первобытный животный страх такой силы, что я
буквально не могу дышать.
На ватных ногах иду вслед за всеми в актовый зал и сажусь где-то
сбоку, на первое попавшееся место.
Вижу маму: она сидит на первом ряду вместе со всеми
преподавателями. Обеспокоенная, как и остальные, но не слишком.
Ей ведь и в голову не приходит, что к этому могу иметь
отношение я.
Я машинально оглядываю зал, и мой взгляд спотыкается о Захара
Громова, который сидит, развалившись на сиденье, с таким видом,
будто это он тут главный. Темные волосы небрежно падают на высокий
лоб, на красивом лице играет самодовольная усмешка, рука
приобнимает очередную девчонку, а длинные ноги нагло выставлены в
проход, но никто и слова ему не говорит. Все послушно обходят.
Просто потому что это Громов. С ним никто не связывается. Даже
директор.
Его уже трижды отчисляли и снова восстанавливали, потому что его
папа — самый богатый человек в нашем городе, директор
«НикельИнвест».
Я немного завидую Громову.
Его маме не приходится работать на нелюбимой работе только для
того, чтобы ее ребенка бесплатно взяли в престижный частный
колледж. Ему можно никого не бояться, потому что деньги и связи
отца решат все проблемы.
А я… а мне сейчас остается только молиться и убеждать себя в
том, что все будет хорошо. Потому что доказательств нет, меня никто
не видел.
Не видел же? Правда?
Директор появляется как-то вдруг, и сразу видно, что он просто в
ярости. Его толстая шея, втиснутая в воротник белой рубашки,
налилась багровым, а тонкие губы сжаты в линию.
— Вчера, — начинает он без всяких предисловий, — произошел
вопиющий случай вандализма!
По залу пробегает удивленный ропот, и директор кричит:
— Тихо!
Все замолкают, и он начинает опять. От зловещих ноток в его
голосе мне хочется провалиться сквозь землю, выпрыгнуть из окна или
выпить яд. Все лучше, чем это медленное ожидание казни.
— Вчера неизвестные пробрались в мой кабинет и устроили там
погром. Разбит аквариум, погибли редкие рыбы, безвозвратно
испорчены важные документы, мебель, ковер…
Интересно, мне поверят, если я скажу, что не хотела? Рыбок точно
не хотела трогать, за это мне стыднее всего.
— Причинен ущерб на сумму…
Когда я слышу цифру, у меня темнеет перед глазами.
Ну не может быть столько! Не из чистого же золота был ковер? И
разве аквариум стоит так много? Ну и что, что он был во всю
стену?
— Может быть, виновник сам захочет признаться? — спрашивает
директор и обводит нас людоедским взглядом.
Все молчат. Я молчу тоже.
— Понятно, — тянет он. — Что ж, если не хотите по-хорошему,
уважаемые студенты, значит, будет по-плохому. Камеры в коридоре у
нас временно не работают, и, похоже, злоумышленник был об этом
осведомлён, но камера в главном холле зафиксировала всех, кто
выходил из колледжа после семи вечера, когда секретарь ушла и
закрыла мой кабинет. Это всего лишь пять студентов. Начнем по
порядку, да?
