Тихий и солнечный октябрьский денёк с утра баловал нас с сыном необычным, почти летним теплом. Бесчисленные протоки и ерики в устье Волги замерли, словно в ожидании чего-то важного и значительного, о чём нам знать было не дано. Бескрайние заросли пожелтевшего камыша и поля увядших лотосов, не тронутые даже слабым ветерком, выглядели печальными и безжизненными…
Блесны, которые мы старательно меняли, шлепались о воду, чуть оживляя картину величественного покоя, но не вызывая ни малейшего интереса у речных хищников.
– Алексей! – обратился я к нашему неразговорчивому, но надёжному помощнику, – А с чем связана эта абсолютная и какая-то… мертвая тишина?
Егерь пожал плечами и, повозившись ещё немного с мотором бударки, добавил, наклонившись и глядя куда-то за борт.
– Давление, видать, меняется, и вода вон ещё упала… Может по сазану попробуем?
Минут двадцать спустя, растревожив тишину шумом мотора, мы стали на якорь в глубокой и чистой протоке. В прежние приезды здесь нередко попадали крупные, килограмм на пять-шесть, а то и поболее экземпляры. Быстро оснастив специальные, особо прочные удилища тяжелым монтажом с кукурузным жмыхом, забросили донки и, устроившись поудобнее, замерли в ожидании поклёвок. Вновь воцарила тишина, но уже не пустая и неподвижная. Ожившие воспоминания наполнили её для нас живыми и эмоциональными картинками борьбы с крупной и сильной рыбой; с её мощными всплесками и могучими рывками перед лодкой в стремлении уйти от подсачника…
Зашумела, тяжело взлетев над камышом, большая серая цапля. На некоторое время птица завладела нашим вниманием, но вскоре скрылась за зарослями камыша и редкими деревьями, увешанными черными гнездами бакланов.
– Послушай, пап, – заговорил мой Антон, задумчиво глядя перед собой на тяжёлую и неподвижную, почти черную сегодня воду, – как ты считаешь, может быть нынешняя пандемия всё же результат злого умысла каких-то людей? Нет, я, конечно в курсе публичных версий, только очень уж подозрительно все неприятности в мире совпали… Ну, или по-другому спрошу. Что вообще, по-твоему, происходит? Ведь не мог же весь мир одновременно сойти с ума?
Посмотрев на сына и убедившись, что мысленно он уже не здесь, я подумал, что разговор будет непростым. Мелькнула мысль о том, что если бы сазан был сегодня поживее, то сейчас было бы уже весело…
– Мы не раз прежде касались этой проблемы в наших с тобой беседах, но, похоже, так и не добрались до её сути… Хотя есть бесспорный момент, который я многократно подчеркивал. Это я о человеческой культуре. К сожалению, истинное содержание этого важнейшего понятия выхолощено в современном сознании большинства людей.
– Ну да. Ты действительно подчеркивал, что культура это не особая сфера деятельности, а всеобщее определение нашей реальности. Или примерно так…
Сын, голос которого звучал глухо, словно издалека, улыбнулся, будто удивившись собственным словам.
Сосредоточившись, я прикрыл глаза, а когда вновь открыл их, мир был уже бесцветным. Неподвижность, тяжело накрывшая все вокруг, стала теперь свинцово-серой. Мой взгляд с трудом скользил по поверхности почти незнакомых предметов, безуспешно пытаясь обнаружить собеседника, без которого всё теряло смысл…
* * *
Труднее всего было вынимать ноги из грязи, липкой, жадно впивающейся в высокие болотные сапоги. Но нужно было идти, поскольку любая остановка приводила к тому, что дурно пахнущая жижа затягивала всё глубже, отбирая силы и постоянно пытаясь стянуть с ног обувь.
Сквозь сырую серую дымку глухими волнами накатывал невнятный рокот множества голосов. Временами то слева, то справа ощущалось какое-то неясное движение, но рассмотреть что-либо, кроме безликих и размытых туманом силуэтов не удавалось. Шли минуты… или часы. Идти было всё так же трудно, хотя остатки сил позволяли пока держать всё тот же изнурительный темп.
