Глава 1
Тяжелые серые тучи угрожающе надвигались со стороны горизонта.
– Надвигается вьюга, – угрюмо промолвил Тимофей сам себе, широко шагая в снегоходах по белоснежному склону, а затем прибавил ходу превозмогая усталость.
Позади остался густой заснеженный лес. Рука, перетянутая кожаным ремнем, нестерпимо болела. Жалко, конечно, серого красавца, но он сам виноват. Нечего было нападать. Зверья лесного мало ему, что ли? Повезло, что волк молодой, неопытный, не стал выжидать, чтобы напасть со спины, как сделал бы матерый хищник. А этот дуралей выбежал навстречу, оскалил зубастую пасть и попер нахрапом. Благо расстояние было достаточным, да и снежный покров глубокий: волк проваливался в снег и не мог быстро бежать.
Зато я успел снять рукавицу и достать клинок из ножен. Прикрылся свободной рукой, в которую и вонзил свои зубы серый наглец, тот ослабил хватку, как только лезвие ножа вонзилось в него и вспороло ему брюхо. Вдвоем на снег и завалились. При помощи острия разжал волчьи челюсти, освободил раненную руку. Сквозь дыры от зубов в рукаве видавшего виды ватника проступили бурые пятна. С встревоженным сердцем Тимофей тяжело дыша поднялся на ноги, огляделся по сторонам, нет ли где соплеменников убитого волка.
– Ты уж, серый, не серчай, придет время – свидимся на том свете, – Тимофей наклонился, чтобы дотронуться до еще теплой туши волка. – Вот там-то уж точно друзьями будем.
Судя по рассказам старого якута, до поселения старателей оставалось час ходу. Надо успеть добраться пока не началась вьюга. Собрав всю волю в кулак, стараясь не замечать боль и усталость, Тимофей шел навстречу надвигающейся непогоде и своей давней мечте: увидеть отца, которого он даже не знал. По рассказам матери, теперь уже покойной, отец был старателем-первопроходцем. Как только пошли слухи, что на Соколиной косе были обнаружены первые алмазы, Прохор Сотников, так величали родителя Тимофея, уехал. Прохор оставил мать и молодую жену на сносях и уехал с такими же шальными романтиками как и он сам, за манящей мечтой разбогатеть.
Раненая рука болела все больше и больше, махать ею при ходьбе было нестерпимым мучением. Приложив немало усилий, Тимофей умудрился закрепить ремнем больную конечность, повисшую вдоль туловища бесполезной плетью. Идти стало сложнее, но рука, затянутая ремнем к туловищу, онемела и, казалось, стала меньше болеть.
Тучи угрожающе приближались, словно ползли серым волком по земле, а не плыли по небу. В лицо подул морозный обжигающий ветер, а за ним и первые снежинки полетели, больно впиваясь в лицо сотнями тонких иголок. Со стороны леса послышался еле различимый слухом волчий вой, встречный ветер уносил звуки прочь от одинокого путника. Все-таки учуяли мертвечину. Тимофей оглянулся, лес был очень далеко. Волки очень хорошо чувствуют приближение непогоды, не пойдут по следу вдогонку. Только безрассудный человек двинется в путь, невзирая на надвигающуюся непогоду, глуп потому что. А зверь умный, он заляжет где-нибудь под ветвями раскидистой ели, свернется калачиком и будет пережидать вьюгу.
Слегка склонившись и опустив голову, насколько это было возможным, Тимофей двигался вперед, рассекая собой ветер, как ледокол рассекает льдины. Время от времени поднимал голову, чтобы посмотреть, в правильном ли направлении держит путь. Вьюга беспощадно стегала лицо ледяными иглами. Впереди не видно ни зги, оглянулся назад – белая пелена стояла колышущейся стеной. Тимофей начал считать шаги и на пятидесятом делал шаг в влево.
– Тимофейка, ты считай вслух шаги, соколик мой ясный, – как будто наяву прозвучали сквозь завывание вьюги бабушкины слова в его голове.
Так говорила бабушка, крепко держа за руку восьмилетнего Тимофейку, когда они шли сквозь густой туман, возвращаясь с болот с полными корзинами колбы[1] и ложечника[2].
