Восемь часов, взятых взаймы у жизни, подходили к концу. Платон молча сидел и неотрывно следил за тем, как самолетик в мониторе напротив медленно приближается к точке невозврата. Эта линия словно подводила черту и под его недавним прошлым заодно – все, чего он достиг, о чем так долго мечтал, теперь становилось чужим и таким незначительным, как если бы об этом просто написали в газете.
Платон не глядя расстегнул молнию на левой митенке, потом, словно опомнившись, быстро застегнул обратно, повернулся к иллюминатору и уставился в бескрайнее небо. А ведь ему и вправду казалось, что он больше никогда сюда не вернется и не увидит эти знакомые черные пейзажи, пока еще скрываемые от глаз молочной пеной облаков, но верно все-таки подмечено: хочешь рассмешить Бога, расскажи о своих планах.
А между тем шутить совсем не хотелось, да и не в тех они были отношениях, чтобы развлекать друг друга. Хотя когда-то давно Платон еще на что-то надеялся, но Бог оказался слишком занят, и мальчик больше не стал ему надоедать. Когда из двух новостей обычно обе плохие, их лучше держать при себе, чтобы не портить другим настроение.
Собственно, с тех пор мало что изменилось. Платон соблюдал дистанцию и никого ни о чем не просил или в крайнем случае платил сразу, причем часто сверх меры. Так услуга переставала быть возвратной, а люди навсегда лишались удобного случая, чтобы напомнить о своей доброте. Естественно, это многим не нравилось, ведь чем больше они получали, тем сильнее им хотелось спросить и с него, поэтому долги появлялись буквально из воздуха. И даже здесь, на борту этого самолета, хотя Платон сидел один, выкупив два билета сразу, его снова сделали крайним.
Сначала дама с младенцем на руках самонадеянно решила, что им было бы неплохо поменяться с ним местами, учитывая дополнительное пространство, словно специально отведенное для ее люльки, затем бортпроводница настойчиво хотела Платона чем-то накормить, пока он не послал ее куда подальше, и, наконец, обидел соседа слева, который, накачиваясь виски, как будто почувствовал, что у них могут быть общие темы для разговора.
Платон посмотрел на свои руки – они дрожали. Резкий выход «на сухую» давал о себе знать. И если раньше это происходило только под присмотром одного знакомого врача, который, ни слова не говоря, ведь, как известно, молчание – золото, приезжал к нему по первому зову, теперь обращаться за помощью Платон не стал. Он лишь купил билет на этот самолет и приковал себя к креслу ремнями безопасности, вполне осознавая, что совершает едва ли не самоубийство, но лучше сразу спуститься в ад, чем дальше наслаждаться мнимой свободой и на четвереньках тащить на себе этот тяжкий крест, где так удобно устроились все те, кому он в этой жизни якобы сильно задолжал.
Платон вытянул вперед свои худые длинные ноги и, чтобы снять напряжение, медленно закрыл глаза. На большее рассчитывать пока не приходилось. Но посторонние звуки вдруг сразу стали приглушенными, точно кто-то щелкал по пульту, постепенно убавляя громкость, и наконец исчезли совсем. Его качнуло из стороны в сторону и утащило куда-то вниз.
Платон огляделся по сторонам. Небо было затянуто плотными тучами, и на фоне сумрачных красок туманного леса ярким пятном выделялась группа людей, что шла чуть в стороне. Артисты в трагикомических масках, факиры, акробаты и карлики с разноцветными вертушками в руках то и дело мелькали между черными стволами голых деревьев. Платон попытался их окликнуть, но голос пропал, привлечь их внимание, но тело не слушалось. Оно уходило в чавкающую трясину, причем от каждого движения все быстрее.
