Глава I
Вокруг керосиновой лампы, что стояла на столе у окна, кружил мотылек.
Из темноты проема приоткрытой форточки в комнату проникала ночная прохлада. Чуть заметно шевелились занавески, где-то далеко были слышны гудки паровозов, и еле уловимо ухало, тяжело вздыхало, огромное тело спящего города.
За столом сидел человек. Страница за страницей он неторопливо переворачивал пожелтевшие листы толстого, подшитого по-старому, уголовного дела. Одна часть его лица была скрыта полосой мрака, другая выделялась серовато-желтым оттенком—свидетельством бессонных ночей. Высокий лоб, гладкие, зачесанные назад, волосы с едва заметным каштановым отливом, аккуратно подстриженная рыжеватая бородка, тонкая по-женски нежная ладонь, подпиравшая щеку, расстегнутый ворот белой сорочки, устало прикрытые веки. На столе, кроме папки с делом лежала коробка дорогих папирос, часы на серебряной цепочке, стояла массивная бронзовая пепельница, полная окурков, и две книги в потертых старых переплетах.
«Революционер – человек обреченный. У него нет ни своих интересов, ни дел, ни чувств, ни привязанностей, ни собственности, ни даже имени. В нем все поглощено единственным исключительным интересом, единою мыслью, единою страстью —революцией», – шепотом прочитал он.
Вдруг за его спиной качнулась чья-то будто пьяная тень и в тот же миг растворилась, исчезла. Он непроизвольно обернулся, почувствовав присутствие существа, уронившего тень, но темнота в глубине комнаты была пуста.
Он снова повернулся лицом к столу, не глядя открыл коробку и вынул последнюю папиросу, привстав, прикурил от лампы. Сизые змеистые струи дыма поползли в открытый проем форточки.
Стоит кто-то? – подумал он и почувствовал, как по телу пробежала волна тревоги. – Чертовщина какая-то! – стал успокаивать он себя. – Конспиративная квартира, трущобы Петербурга, никто не знает, что он здесь. Дела, как будто были улажены, хотя и складывались не так, как хотелось. Все эти рабочие организации под нашим надзором не приносят должных результатов. При всей основательности замысла не срабатывают, рабочие не понимают Бернштейна – не доросли. Зато настоящие революционеры действуют в стороне, агитируют в свои организации и гуляют на свободе. А что ты ждал – полного доверия? Чушь! Они разоблачили нас раньше, чем мы пытались подчинить их себе. Они успешней переманивают рабочих на свою сторону и это быдло лучше понимает Маркса, нежели Бернштейна. Глупая затея, хотя она и получила одобрение сверху. Мы явно идем не тем путем, надо радикально менять тактику…
«Он в глубине своего существа, не на словах только, а на деле разорвал всякую связь с гражданскими порядками и со всем образованным миром и со всеми законами, приличиями, общепринятыми условиями, нравственностью этого мира. Он для него —враг беспощадный, и если он продолжает жить в нем, то только для того, чтоб его вернее разрушить», – прочитал он.
В глухих кварталах, на окраине Петербурга, на тайной конспиративной квартире в эту ночь, как и во все предшествующие, не спал начальник Особого отдела Департамента полиции Петр Васильевич Зубов. Некоронованный король русского политического сыска, гроза революционных организаций, смелый новатор и организатор системы внутренней агентуры, провокации и слежки.
Перед ним лежало дело Сергея Нечаева – загадочного узника Алексеевского равелина Петропавловской крепости. Жертвуя сном, Зубов решил подробно ознакомиться с этой темной личностью и особенно с его «Катехизисом революционера».
Ну как же забыли об этом творении? – переворачивая очередной лист дела, спрашивал он самого себя и продолжал читать дальше: «Он презирает общественное мнение. Он презирает и ненавидит во всех ее побуждениях и проявлениях нынешнюю общественную нравственность. Нравственно для него все, что способствует торжеству революции».—Идеальный тип! Этот Нечаев был не революционером, а жандармом. Его Катехизис не для революционеров, для них это памятка о самоубийстве. Это инструкция написана для полиции, с помощью которой следует создавать организацию под нашим надзором.—
