– А сколько еще есть?
– Да это последняя, ты со своими дружками уже все смёл, даже под прилавками ничего не осталось!
– А в погребе не хочешь проверить? И можешь не врать, что и там ничего нет, уж мы-то – да все вокруг! – тоже, знаем, что запасы в харчевнях всегда есть.
– Говорят нет – значит нет! Вы глухие? И чем я буду торговать, когда бураны пройдут, если сейчас все вам продам? Разбавленной вишневой брагой? Нет уж! После непогоды сюда не сразу приедут обозы, тем более с пшеничным черным элем. Забирайте, за что заплатили, и проваливайте уже, у меня и так дел по горло.
– Эх, ну что ты будешь делать, – раздосадованно махнул рукой неопрятного вида посетитель, громко шмыгнул носом, с шумом и трудом втягивая воздух, и сгреб со стола бутылки. – Пошли, что ли, в другое место, где для нас ничего не пожалеют. Тоже мне друг нашелся, – прошипел пьяница на старика и, пошатываясь, направился с дружками на выход, спотыкаясь и задевая по пути стулья.
– Вот-вот, проваливайте, пока все не разнесли тут. Совсем уже ополоумели, – от негодования пожилой и угрюмый хозяин харчевни расплескал сидр из своей кружки во все стороны. – У вас долгов по самые уши, и лирия не вытянешь за пойло, а тут – эль им подавай. Еще чего, я его кому другому продам подороже или сам выпью, – и, будто для подтверждения собственных слов, он достал одну из спрятанных бутылок с заветным напитком, откупорил ее зубами и сделал несколько глотков прямо из горла.
Смачно рыгнув, хозяин заведения вытер рот рукавом, довольно причмокнул и, шаркая, спустился в погреб. Пересчитав бочонки с пшеничным черным элем, коих оказалось больше двух десятков, он потер руки, удовлетворенный своей запасливостью, и стал прикидывать, сколько денег выручит за свое добро. Особенно в дни, когда эти места накроют безжалостные бураны.
Даже в вечно пьяном и беззаботном Мелкоутёсье, где, казалось бы, ни до чего нет дела, и где всем заправляла беспечность и расслабленность, готовились к надвигающимся белым буранам, самым жестоким из всех метелей. Сплошная белесая стена из ледяных осколков, что легко ранят плоть, и пелена тяжелого снега, из которой выбраться почти невозможно – такие бураны случались нечасто, и задевали они не только север, но и доходили до центральных провинций. Оттого-то их особенно опасались и ожидали с тревогой, подготавливаясь к ним настолько тщательно, насколько представлялось возможным. Люди запасались снедью, закрывали все сараи и хлева, утепляя их в разы лучше, чем обычно, прятали весь дворовой скарб подальше, заносили в дом поленья огромными связками. В такую суровую и жестокую безвременницу, когда часть Кордея накрывала слепая и опасная завеса, жители всех городов и деревушек не желали покидать свои жилища даже на мгновение. И в Мелкоутёсье тоже подготавливались, однако совсем в ином порядке, своеобразно, не так, как это делали в других местах. Но кому из «веселых» жителей какое было дело до того, к тому же большинство даже и не знало – каково там, в иных поселениях и городах. Всех, в особенности мужчин, заботило всего несколько вещей: хватит ли пойла в местных трактирах и у них дома и будут ли открыты бордели. Женщин же волновали еда и курильни, где они каждый день погружались в горький туман из дыма и ловили только им видимые образы, слышали голоса и растворялись в больной неге. Вернее, их заботило то «угощение», которое там подавали. По необъяснимой причине в Мелкоутёсье именно женщины тяготели к курению ядовитых трав, дурманящих разум и разъедающих душу. То, чем набивали трубки, насыпали в горячие медные сосуды и пропитывало воздух; то, что развращало сознание, заставляло путать реальность с иными мирами. Потому-то вся прекрасная – насколько позволила природа в данных краях – половина обитателей жадно и торопливо скупала сушеный остротравник, пасленовые трубочки, жженный могильник, призрачное дыхание и еще с десяток всевозможных сборов, кои в законопослушные и честные места никто в здравом уме не стал бы даже привозить. О развлечениях на площади и речи идти не могло, однако никто не сомневался, что найдутся такие, кому и на белые бураны будет плевать. О хозяйстве же почти никто не пекся, и единственным, о чем думали, являлись конюшни и склады с провизией – это-то местные на совесть укрыли. Остальное же все как лежало, так и оставалось лежать в том положении, в каком бросили когда-то – никто не утруждал себя излишней работой и заботами. Да и время, что могло уйти на «бесполезный труд», люди с большим удовольствием потратили бы – и тратили – на отдых и развлечения. И одним богам было известно, как погрязшее в лености и скудоумии Мелкоутёсье еще оставалось на плаву, ведь те чужаки, кто знал о здешних порядках, считали, что город должен был давным-давно превратиться в жалкие руины и пристанище пустоты. А сил тех немногих работящих и кое-как поддерживающих город людей, что еще добросовестно трудились и разбавляли убогую атмосферу, не слишком-то хватало.
