– Мам, а мне сегодня снова война снилась, – девятилетняя Кира сидела за за столом и завтракала, собираясь в школу, – Снова тот же сон, будто я солдат, и рядом со мной мои товарищи, такие же солдаты, и мы идём через лес. А кругом темно и сыро, холодно, жуть как, и мне так есть хочется, а нечего. Спереди враг наступает, и командир отдал приказ – только вперёд.
– Ой, ну сколько можно, Кира? Опять война? – мама поморщилась, словно у неё внезапно заболела голова, – Ну что ты можешь знать о войне, чтобы она тебе снилась, вот скажи? Фильм, небось, какой-то по телевизору посмотрела, вот и втемяшила себе в голову. Сейчас как раз к Празднику по всем каналам крутят военное кино.
– Мам, ты же знаешь, она мне всегда снится, а не только перед Днём Победы, – попыталась возразить Кира.
– Ой, – мама раздражённо махнула рукой, – Не болтай ерунды. Доедай кашу побыстрее и выходим, мне на работу пора, а тебе в школу. Опоздаешь на урок – будешь знать.
– Я никогда не опаздываю, мам, и учусь на пятёрки, – тихо сказала Кира.
Так обидно, ну почему родители ей никогда не верят, когда она рассказывает им про эти сны? Папа только смеётся и отмахивается, а мама вообще раздражается, словно Кира о чём-то плохом говорит. Но разве это плохое? Это ведь наша память, наша гордость, наша великая слава!
Эти сны Кира видела столько, сколько помнила себя. Она настолько привыкла к ним, что не удивлялась, когда во сне ей снилось продолжение вчерашнего сна. Только там она была не Кирой. Она была солдатом и звали её Алексеем. Алёшкой. Потому что была она совсем молоденьким пареньком и однополчане звали её именно так. Светлые вихры цвета спелой пшеницы, задорно торчащий курносый нос, густо усыпанный веснушками, словно солнце расцеловало его и щедро плеснуло на него полную пригоршню рыжих крапинок, голубые как небушко глаза, и красивые, по-детски ещё пухлые, губы, почти всегда растянутые в широкой улыбке.
– Алёшка, мать твою за ногу! – кричал усатый командир Степан Иваныч, – Ты чего там опять васильки нюхаешь? А ну, марш к оружию, скоро выходим!
Алёшка вздыхал, опускал на траву божью коровку, что неспешно ползла по рукаву его гимнастёрки, и бежал за командиром:
– Ну, ползи, ползи, жучок, смотри-ка, солнце уже по-весеннему совсем печёт. А скоро и лето наступит, вот где радость!
Позади была осень с размытыми дорогами, промозглой сыростью и вечно мокрыми распухшими ногами, морозная зима с бесконечными атаками и отступлениями, выпадами вперёд и опять назад, с потерями и победами, с радостями и горестями, с обмороженными пальцами и голодом. Да, брат, война, это тебе не дома, в деревне, на печи сидеть, да пирожки мамкины с парным молочком уплетать, тут тебе каждый день новый поворот – и не знаешь, чего ждать завтра. Так и живёшь, от атаки к атаке, и постепенно перестаёшь бояться самого страшного страха человеческого. Какого страха, спрашиваешь? Так её самой – с Косой которая.
У, она здесь всегда рядом кружит. Ходит, бродит меж рядами солдат. Вглядывается в лица, выбирает. Кому завтра черёд придёт, значится. А после боя снова колобродит промеж бойцами, что остались лежать там, на сожжённой, вытоптанной земле, и плачет. Почему плачет, говоришь? А ты думаешь, что, Смерть-то она без сердца что ли? Нет, брат, она такая же, как мы, тоже под Богом ходит. Вот скажет ей Господь кому срок пришёл, над тем она и махнёт косой-то своей. А после сидит долго и самокруточку курит, думает о том, чего никогда нам не понять. О том, что один Бог только и ведает. Так-то…
