Фарфоровая кукла. Она теперь другая. Всегда румяная, горячая,
полная жизни. И крови в этих, теперь синих губах, было много, она
текла внутри, по венам, всегда пульсирующая, жгучая. Как и сама
Вика. Огонь, пламя, словно порванная газовая труба, которая
выкидывает вверх горячий красно-оранжевый столб. И этот столб
теперь – холодная, фарфоровая статуэтка, навсегда уходящая
вниз.
Каменные люди, стоявшие вокруг, смотрели, как сотрудники
похоронного бюро, парни в синих комбинезонах, отпускают понемногу
сырые от дождя канаты. Виктор представил, что вот, сейчас, их
крепкие руки не выдержат, и гроб сорвётся вниз. Как он глухо
стукнется, а тело, что сокрыто внутри, подпрыгнет и ударится о
крышку. Как там она? При мысли, что ему больше никогда не удастся
заглянуть в её весёлые зелёные глаза, Виктор Буранов открыл рот,
словно кто-то в один момент выкачал весь воздух из легких. Жар
поглотил его тело. Горячие слёзы текли по щекам, кто-то схватил
Буранова за руку.
- Дружище, держись, держись.
Мягкий шёпот заставил вернуться обратно, из страшного состояния,
где жарко и душно, а дышать нечем. Гриша Соловьёв, лучший друг,
стоял рядом и крепко обнимал Виктора.
Вот, гроб стукнулся о землю. Он хранил в себе холодное тело.
Теперь – набор молекул. Это тело сожрут черви, оно исчезнет, вместе
с досками, растворится в земле. Всё, конец, теперь это не она, а её
оболочка.
Люди, которых собралось не меньше сотни, стали понемногу
подходить к могиле. Они набирали полные пригоршни земли и кидали
вниз. Комья слипшейся глины барабанили по крышке. Неровная ужасная
мелодия. Мелодия, которой заканчивается жизнь. Симфония смерти.
Бум, бум… бум… бум, бум, бум.
Такую отвратительную партию могла придумать только смерть.
Виктора кто-то подтолкнул. Наверное, Соловьёв, который ни на минуту
не отходил от друга. Его высокий силуэт, двухметровый, крепкий и
сильный, охранял трясущегося Буранова, будто личный защитник.
Виктор не подошёл, а подплыл к могиле. Он совсем не понимал, как
его ноги двигались. Взяв немного земли, он зажмурил глаза, чтобы не
смотреть вниз и кинул туда липкую субстанцию.
Бум.
Всего один раз. Всё, теперь кончено. Точно.
Отвернувшись от могилы, Виктор отошёл в сторону. Он не хотел
смотреть на гроб. От алого бархата тошнило, от венков резало глаза.
Теперь он никогда не сможет смотреть на цветы. Ленты, ленты, чёрт
бы их побрал! Как много людей. Везде – чернота, слёзы и вопли.
Виктор позволил себе слабость ровно один раз, и случилось это пять
минут назад. Родители Вики рыдали уже второй день. Её друзья
ходили, как оглушённые, шатаясь и не слыша ничего вокруг.
Буранов протискивался сквозь толпу народа, которая двигались к
могиле, чтобы зачерпнуть горсть земли и исполнить старинный ритуал.
От ритуалов Алексея тоже тошнило.
Когда телефонная трубка разорвалась звонками, Виктор без
задней мысли прошлёпал из комнаты в гостиную. Было воскресенье, и
Буранов позволил себе выпить маленькую бутылочку пивка, поэтому
настроение повысилось до отметки «Немного лучше, чем всегда». И
этот телефон. Телефон, который в обычные дни звонил сотни раз, и
Вика, если не занималась своими картинами, одетая в длинную
растянутую футболку, подбегала к красному аппарату и снимала
трубку. Она могла болтать часами, если это не отвлекало её от
работы.
В тот день Вика уехала на какую-то выставку, или презентацию
своей новой работы, Виктор никогда не вдавался в эти подробности.
Поэтому к разрывающемуся телефону пришлось подойти ему…
Наконец, толпа закончилась. Буранов покинул эту чёрную атмосферу
одинаковых пальто и платьев, шляпок с вуалями и блевотными бледными
минами, которые якобы скорбели. Воздух стал чище, и Виктор
огляделся, будто только сейчас приметил мокрые деревья, скользкая
серая кора которых блестела. Солнце не пробивалось сквозь
тускло-серебряные тучи. И дождь не шёл. Природа словно раздумывала,
сомневалась…
