Старый священник Хосе Мария Матеос давно уже затушил свечи и готовился отойти ко сну, когда в тяжёлые церковные ворота громко постучали. Событие незаурядное для его маленькой церквушки, стоящей на холме вдали от деревни. В большинстве своём, проводящая дни и ночи в труде паства к этому времени уже отошла ко сну, и вряд ли кто-нибудь стал бы тащиться сюда по пустякам.
На улице было сыро. Дождь прошёл совсем недавно. Священник задержался на ступеньках. Несколько луж неприятно преграждали дорогу его прохудившимся сапогам. Пока Хосе Мария искал обходные пути, было тихо, и у него возникла надежда, что за воротами уже никого нет. Однако, подойдя ближе, он услышал неровный перебор топчущихся на месте лошадей. Их было не больше трёх. В этот момент стук повторился. На этот раз даже более настойчиво.
– Кто там? – тихо спросил священнослужитель, почти прислонившись ухом к замочной скважине.
– Луис Монтаньес! – раздался вдруг такой громкий голос, как будто губы говорящего находились напротив замочной скважины. – Я хочу поговорить с падре.
– Уже поздно, сын мой. Ты уверен, что хочешь поговорить сейчас? – святой отец на всякий случай не стал сразу открывать ворота, чтобы потом лишний раз не закрывать их, если удастся переубедить говорящего. Он сильно устал в этот день. Было далеко за полночь, а завтра с утра предстояло сделать много тяжёлой работы.
– Да, уверен! – он говорил слишком громко для простого крестьянина. – Откройте, святой отец! Мне надо с вами поговорить.
– Ну что ж, – прокряхтел Хосе Мария и со скрипом повернул ключ в замке.
– Мне нужен Ваш совет, падре, – святому отцу бросились в глаза дорогие оторочки чёрного бархатного камзола, белоснежные манжеты и такой же тонкий кружевной воротник просящего. Даже в тусклом свете ночного фонаря с закоптелыми пергаментными стенками было видно, что путник носил дорогую одежду. Правая рука в перчатке лежала на эфесе прячущейся в темноте шпаги, но по тускло-жёлтому блеску широкой чашки над рукояткой можно было судить, что она была покрыта золотом. Подняв глаза вверх, падре буквально наткнулся на жёсткий и взгляд двух спокойных и решительных глаз. Узкая бородка вдоль нижней части лица, гладкая кожа, плотно сжатые губы и тонкий, без горбинки нос – всё это сразу бросалось в глаза на фоне широкого белоснежного воротника. Однако именно глаза приковывали основное внимание в этом человеке, заставляя забыть обо всем остальном и думать только о них, стараясь разгадать причину их глубокого спокойствия. Большие черные зрачки усиливали это впечатление, и, казалось, что изнутри эти глаза горят каким-то неведомым огнём, который придавал их хозяину такую уверенность в себе. На вид путнику было чуть больше двадцати двух – двадцати трех лет, но что-то подсказывало падре, что пережил этот человек в жизни намного больше. «Да… не иначе, как любовь», – подумал он. Больше ничего не может привести богатого молодого человека за советом к священнику посреди ночи.
– Ну что ж, входи, дальний странник. Двери храма Господнего открыты для всех, – падре посторонился и впустил молодого человека внутрь. Тот сразу же направился к дверям церкви, не обращая внимания на грязь и лужи. Брызги от его сапог разлетались в разные стороны, поэтому Хосе Мария приотстал, стараясь не попасть в старые лужи и не оказаться обрызганным молодым человеком. Так они вместе прошли через маленький двор и вошли в церковь. Медленно двигаясь вдоль двух рядов узких чёрных лавок, напоминавших в свете старого фонаря длинные гробы, они наконец добрались до алтаря, а оттуда – и до дверей исповедальни. Святой отец закашлялся. У него закружилась голова. На губах выступила пена. По привкусу – опять с кровью. Он знал, что сырая церковь – не лучшее место для ежедневного пребывания бренного человеческого тела, но имел ли он право роптать, когда в мире ещё было так много боли и несправедливости?
