Сахар.
Я смакую во рту сладкую вату, ощущая, как она рвется на волокна и хрустит. Вскоре она растворяется у меня на языке без остатка.
Первым я берусь за розовое «облачко».
Отщипываю немного на каждом последующем круге.
И еще по кусочку, когда машина отца проезжает по узкому участку трассы параллельно пит-лейну. Рев мотора в эти моменты гулом отзывается в груди, а барабанные перепонки вибрируют под специальными наушниками.
Я стараюсь растянуть поедание десерта до середины гонки. Когда моя мама подходит к передней части бокса[1], из которого мы наблюдаем за соревнованием, я понимаю, что половина уже миновала. Менять угол обзора в определенный момент – это мамина фишка. Небольшой ритуал на удачу. Она стояла именно там, когда отец последний раз выиграл гонку.
Следующим будет синее «облако» сахарной ваты.
Я продолжаю соблюдать правила своей игры: один кусочек на каждый круг.
Пока не останется последний.
Однако я приберегу его для отца.
Когда папа выйдет из машины и бросится обнимать меня, он, вполне вероятно, угостится последним кусочком, наигранно причмокнет и скажет: «Ммм-ммм-ммм, победа так сладка».
Я стану хихикать от того, как дурашливо он это говорит с мокрыми от пота волосами и следами от шлема на щеках.
Затем он посадит меня на свое плечо и позволит свысока понаблюдать за людьми, которые будут похлопывать его по спине, поздравляя с победой.
Люди любят тебя, когда ты гонщик, и особенно, когда ты финишируешь первым.
Но моя любовь к отцу сильнее. Как и мамина.
Все мое тело вибрирует, когда очередная вереница машин пролетает мимо трибун по финишной прямой. Однако я не смотрю на трассу – слишком занят остатками своей голубой сахарной ваты. И размышлениями о том, что если я откушу хотя бы разок, отцу может ничего не достаться.
Ваты точно не хватит. Смотрю на монитор, который отображает количество предстоящих кругов – еще десять.
Ее точно не хватит.
Облизываю губы – они липкие от растаявшего сахара. Может мне стоит пропустить пару кругов? Тогда все обойдется, и папа не узнает, как сильно я облажался с расчетами.
– Черт побери.
Я слышу это даже через наушники и поднимаю взгляд. Мама пятится, отходя от своего «счастливого» места. Гюнтер, парень, который говорит папе, что делать, очень злится.
Снова.
Ему нравится кричать на папу и иногда швырять свои наушники.
Он слишком много рискует.
Так и аварию устроить недолго.
Как долго мы будем потакать его сумасбродным решениям?
На этот раз пронесло. А дальше что?
Я запоминаю слова Гюнтера. Позже, когда папа укладывает меня спать, я их пересказываю. Мы хихикаем над нелепостью этих предостережений.
Я выиграл, верно?
Занял место на подиуме, да, Спенсер?
Получил кучу очков, ведь так?
Он говорит это с улыбкой, подмигивает и взъерошивает мои волосы, прежде чем погасить в комнате свет. «Как же сладка победа», – повторяет он перед тем, как захлопнуть дверь, чтобы я мог погрузиться в сон, мечтая когда-нибудь стать похожим на него.
– Твою мать, Риггс, – снова бормочет Гюнтер.
Я откусываю еще от сахарной ваты и улыбаюсь от уха до уха. Сегодня вечером, когда я буду в красках пересказывать происходящее в боксе, я обязательно использую плохие словечки Гюнтера. А папа и не против.
Только мама злится.
Он поднесет палец к губам и попросит меня говорить это тише, чтобы она не услышала.
Гюнтер бормочет что-то еще. Почти кричит. Но из-за шума толпы и чьих-то возгласов я не могу разобрать, что именно.
Раздается крик. Затем судорожный вздох.
Я смотрю на столпотворение перед собой.
А затем понимаю, куда направлен их взгляд – на большой телевизор над головой.
В воздух взмывает дым и обломки.
Шины.
Гравий.
Обломки синего цвета.
Обшивка папиной машины.
В боксе тихо. Я срываю наушники, но вокруг тишина.
