А в чьих сердцах искоренят любовь
да проснется ненависть.
(Книга Хора, Послание девятое)
Он опоздал.
Осознание этого возникло даже не от той тишины, что повисла здесь – густой, мертвой, а от чувства… Отвратительного чувства неизбежности, которое появилось задолго до того.
И он ничего не предпринял, даже догадываясь… Нет, зная о том, что грядет. До последнего не верил? Надеялся?
Или просто-напросто боялся?
– Ты опоздал.
Маар восседал, безмятежно болтая ногой, на толстой ветви усыпанного нежно-розовыми цветами древа канаго и поедая его плод. Сок – рубиновый, благоухающий, из которого по поверьям людей Праотец Дэон сотворил кровь – стекал по руке и капал вниз.
Кап-кап… На лицо Тэли, лежавшей на пушистом ковре мха. Прямо в широко распахнутые медово-золотистые глаза.
– Ну, что же ты молчишь, братец? – протянул Маар, слизнул с ладони сок и, отшвырнув огрызок, спрыгнул с дерева.
Бежать. Нужно было бежать. Вот только куда, если ты заперт с этим полоумным в одном мире и он может найти лишь по одному всплеску божественной силы? Брат лениво, не спеша, направился к нему, прекрасно понимая, что тому некуда деваться. Разве что…
Виар метнулся к распростертому телу под насмешливым взглядом Маара.
– Решил попрощаться с сестренкой перед смертью? – хищно оскалился тот, обернувшись.
Кончики пальцев закололо. В последний раз. Виар сорвал подвеску с шеи Тэли и… исчез.
И создал Праотец мир. И сотворил в нем людей.
И воспылал бог Маар – сын Дэона, ненавистью к
людям. И вскрыл нарыв на теле мира, хранивший
в себе грехи и пороки, всю грязь человеческих душ.
И, как гной истекает из раны, так и из разлома
исторглось чистейшее зло. Пал мир. Прогневался
Дэон и, запечатав источник, наказал Маару
охранять место до окончания времен. И ушел
Праотец, опечаленный гибелью своего творения,
призвав на его защиту дочь свою – Сиятельную
Тэли и сына – Виара, Бога Хаоса.
(Писание, глава первая)
Шиан спешил на собор. Покаянный час затянулся – желающих очистить души перед празднованием осеннего Сияния оказалось больше обычного. Да оно и понятно: кто же хочет предстать пред лицом Златокудрой Богини погрязшим в грехах, когда она вот-вот начнет источать свет своей благодати?
Жрец старался не зевать слишком уж откровенно, читая молитвы у алтаря, пока вереница верующих медленно двигалась мимо него. Ему было любопытно наблюдать за ними. Кто-то быстро отчитывался перед Пламенем, то ли спеша предоставить место следующему, то ли не считая себя таким уж грешником. Но были и те, кто долго и вдумчиво каялся. И уж совсем редкостью были прихожане, чьи души так сильно томились под гнетом грехов, что, освобождаясь от него, они плакали. О чем они исповедовались Тэли? Оправдывались ли?
На часовой башне, что высилась на противоположной стороне вымощенной светлым камнем площади, пестрой сейчас от нарядной толпы, пробило полдень. Сжав зубы, Шиан прибавил ходу, подтягивая левую ногу и выстукивая по истертому мраморному полу тростью мелкую дробь, едва слышную здесь за гомоном людей внизу.
К счастью, настоятель и сам задерживался, поэтому опоздание его никто не заметил. Он уселся на первом ряду, на скамье из черненого дерева с высокой спинкой, вытер украдкой пот, выступивший крупными каплями на лбу, и осторожно вытянул ноющую ногу перед собой.
Наконец, когда тихий ропот служителей почти пересек грань открытого возмущения, Фанир появился на пороге, но сам не вошел, пропуская кого-то вперед. Верховный жрец. Нутро внезапно ледяными пальцами сжала тревога. Неужели дело в …?
Энелис неспешно прошествовал к кафедре, но садиться не стал, несмотря на преклонный возраст. Шиан отметил его болезненный вид, трясущиеся, побитые старческими пятнами, руки, согбенные плечи. Когда он в последний раз почтил их своим визитом? Год назад? Меньше. И полугода ведь не прошло! Тогда Энелисс Прозорливый выглядел иначе. А сейчас… Словно оплывшая свеча, огарок. Перед ним стоял обыкновенный старик – от прошлого величия не осталось и следа. Прочистив горло и поприветствовав собравшихся, он заговорил:
