Декабрь, канун Рождества, 1666 год.
Франция, Париж
Люлли.
Он сам и его музыка создают настроение и властвуют над сердцами. Восхищённые
обсуждения и жаркие споры о них не прекращаются при дворе и во всех салонах
Парижа. Теперь королевского учителя музыки и танца называют не иначе как Великий
маэстро. А ведь не так давно итальянец по происхождению Жан-Батист Люлли
удостаивался не более, чем пренебрежительного кивка в свою сторону и
презрительной клички «Флорентиец», к которой чуть тише добавляли «демон», намекая
на необъяснимую, словно само волшебство, силу, которая звучит в его музыке.
В канун
Рождества король разослал приглашения узкому кругу приближённых. Прошёл слух о
том, что на званом вечере будет исполнена новая пьеса Люлли, которую никто ещё
не слышал при дворе короля или в Париже. Новостные листки «Ля Газетт» сообщали,
что репетиции новой пьесы проходили строго за закрытыми дверями и под охраной
швейцарцев из личной гвардии короля. Невозможно описать волнение, с которым парижская
публика ждала назначенного вечера и концерта. Это были и те немногие
счастливчики, кто удостоились приглашения от короля, и те, кто собирались
прийти во дворец в надежде услышать хотя бы отголоски нового музыкального творения
Великого маэстро. А в каком ажиотаже бурлил Париж в ожидании новостей и первых отзывов
о концерте, которому уже пророчествовали бессмертную славу в веках!
Кареты
придворных, как тех, у кого было приглашение на концерт, так и тех, кто не
удостоились этой чести, но искали малейшей возможности приобщиться к столь
важному событию, прибывали к Лувру задолго до назначенного часа. Уже к началу
вечера все залы и галереи королевского дворца были до отказа заполнены толпами
людей, стремившихся попасть как можно ближе к Малому концертному залу.
Карета
с гербами Великого графа де Суассона въехала во внутренний двор Лувра и не
успела ещё остановиться, когда два лакея в ливреях Королевского дома уже бежали
навстречу для того, чтобы открыть дверцы для прибывших почётных гостей.
- Взгляните!
Вас несомненно ждут, моя дорогая! А вы всё ещё сомневаетесь, - с этими словами Эжен-Морис
де Суассон вышел первым и подал руку супруге, не спешившей покинуть карету.
За
время своего двухлетнего отсутствия Олимпия де Суассон успела многое обдумать и
пережить, и, казалось бы, сумела отпустить былое. Расстояние и время не могут
залечить раны ни душевные, ни сердечные, зато прекрасно помогают разглядеть в
далёком и недавнем прошлом всё то, что до той поры не хотелось ни замечать, ни
признавать. Обратив взгляд наверх, в сторону знакомых окон личных королевских
покоев, украшенных венками из зелёных веток остролиста, оплетённых красными
лентами, Олимпия мысленно спросила себя, хотела ли она как когда-то встретить нетерпеливый
взгляд жаждавшего встречи с ней Людовика? Тихий вздох был неопровержимым подтверждением
того, что да, она желала этого, испытывая страх и вместе с тем надеясь на чудо.
Но
прошлого не вернуть. Бывшая фаворитка его величества поправила чёрную бархатную
маску, защищавшую не утратившее свежести юных лет лицо от ледяного декабрьского
ветра, но тут же решительно сорвала её и оставила на сиденье в карете.
- Друг
мой, вы не утомлены после поездки? - с неподдельным участием в голосе спросил
граф, терпеливо ожидая её у дверцы кареты под моросящим мелкой россыпью снегом.
Поездка
от самого Суассона в Париж оказалась для графини тем ещё испытанием! А первая
настоящая метель только добавила дискомфорта в долгой дороге. И всё-таки, когда
по прибытии в Париж она получила письмо с приглашением в Лувр на особый концерт
маэстро Люлли, Олимпия настояла на том, чтобы, не откладывая, послать гонца с
донесением о её прибытии. Да, она вернулась! И у неё была весомая, нет,
драгоценная, причина для того, чтобы немедленно появиться при дворе в тот же вечер,
и тем более присутствовать на концерте Люлли.
