— Отдать!!!
— Сожрать!!!
— Порвать!!!
— Продать!!!
— А я говорю отдать!
Ведьма со скучающим видом уже почти час наблюдала, как трое
упырят пытаются отобрать у четвёртого, Тишки, какой-то ворох
грязного тряпья. Наконец ей это надоело, хоть бы что новое затеяли,
каждый день одно и то же, и она стукнула посохом о камни тропы,
ведущей к избушке.
— Нишкните!
Упырята замерли, выпустив из покрытых бледно-зелёной кожей лапок
уже трещавшую ткань. Тишка, такой подлости не ожидавший, а оттого
тянувший свой комок с прежней силой, кубарем полетел в болотную
жижу, прямо под ноги старой ведьмы.
— Что там? — ведьма властно протянула руку с длинными и острыми,
пожелтевшими от времени ногтями. — Показывай!
Тишка, отряхнувшись, как собака, передал ей свёрток. Ведьма
раскрыла грязные мокрые тряпки.
— И это вы хотели сожрать и порвать?! — голос старухи не
предвещал ничего хорошего замершим посреди бочага упырям. Они
развернулись и бросились прочь, хлопая перепончатыми ногами по
мутной воде и путаясь в тине. Тишка же двинулся следом за ней.
— А ты куда? — Ведьма остановилась и посмотрела на упырёнка.
— С тобой. Помочь! — от страха он аж выпустил пузырь из носа,
который тут же утер рукавом давно грязной, всей в прорехах
рубахи.
— Уже помог. Принёс, а не сожрал. Нишкни, сказала! — ведьма
махнула рукой, прогоняя его прочь.
Зашла в избу и закрыла за собой дверь. Там, уложив свёрток на
стол, размотала грязные, пахнущие болотом тряпки и достала чудную
девчушечку нескольких месяцев от роду. Та смотрела на всё с
интересом, чёрные глазёнки блестели на бледном личике. А ещё она
совсем не плакала. Даже во время потасовки ни разу не пискнула.
— И какая же ехидна тебя выбросила? На болоте упырям оставила, —
голос ведьмы был удивительно мягким, таким его давно никто не
слышал. — Такую крохотулечку, красотулечку, кто бросил? — старая
Ясиня сделала козу и, подбросив дров в печь, поставила греться воду
в лохани, чтобы искупать девчушку. — Нечисти они боятся, а сами-то.
Даже упыри, вон, о младших заботятся, а эти… — она махнула рукой. —
Тоже мне, люди.
Искупав найдёныша, завернула её в тонкий отрез льняной ткани и
огляделась: «Куда же её положить?». Не найдя ничего лучше, сунула в
котёл над очагом. Пусть там полежит, точно не вывалится.
Из-за печки выглянул сонный, покрытый тёмной короткой шёрсткой
домовой. Похожий на небольшого росточка мужичонку с вечно
недовольным лицом. И тут же сунул свой любопытный нос в котёл.
— Обед готовишь? По правилам её нужно запечь, а не варить, — тут
же вынес он вердикт. — Косточки обглодать и на них же покататься.
Чтобы утина не было.
— Сейчас я тебя запеку, Прошка. Совсем одичал, пока один жил?
Кто ж детей ест?!
— Ты! — ковыряясь мизинцем в ухе, ответил домовой. — Ты ж яга, а
значит, на лопату её и в печь. А потом…
— Не забыть зашить рот домовому, который совсем забыл о своих
обязанностях, — закончила за него Ясиня. — Нишкни! — повторила она
любимую присказку.
Но об обеде подумать стоило, девчушку точно нужно покормить, а
ещё придумать ей имя.
— И как же тебя звать, Дареной? Ты, конечно, дарена мне, но нет.
Виданой? Сколько ты всего успела повидать и ещё успеешь. Аль ещё
как?
— В животе-то какая разница, как звать будут? — никак не
успокаивался Прошка.
— Внучкой она мне станет. Свои знания ей передам. Мне боги детей
не дали, а вот Марена подарила.
— Ты, помнится, сама из дома сбежала от сватовства, — Прошка
вальяжно развалился на лавке, жуя пирожок с зайчатиной, — чтоб
ведьмой стать. А теперича, значит, детей тебе подавай?
— Так не от детей же.
— А дети откель берутся? От мужа, — с умным видом заключил
домовой.
— На Ярилину ночь и от богов можно понести, — ведьма перебирала
кувшины, ища козье молоко. — Ты что, всё молоко выпил?!
