Я в детстве не был избалован вниманием. Зато хорошо знал цену тычкам, оплеухам, окрикам и тому подобным «радостям». Возможно, поэтому и не хотел идти в армию. Что-то мнилось там сродни моему детскому воспитанию. А если учесть, что я занимался парашютным спортом, перелетал через коня, делал запросто на турнике подъем с переворотом, занимался легкой атлетикой, отлично стрелял (дома была спортивная мелкашка) то, в общем, я был уверен, что окажись моя Родина в опасности, к ее защите я уже готов и без армии. Взяв все вышесказанное во внимание, я пошел работать туда, где была бронь, в НИИ приборостроения, секретный институт. Пробыл я там не больше полугода. Мастер, малый с накрученным белобрысым коком и отращенным ногтем на мизинце помыкал нами как своими холопьями. Играет он со своим холуем в конце смены в карты. И бросает мне через плечо: «Самойлов, прибери свой и его станок. Мне бы подумать, прежде чем выпалить: «А не пошел бы ты на х…й». Но слово, что воробей, уже вылетело (да и то сказать, чего стоило держать того воробья полгода). На следующий день с меня сняли бронь. Я успел еще поработать на большом заводе художником. Запись в военном билете «гражданская специальность художник» в армии мне помогла.
Забрили меня в ВДВ в ноябре 1967 года. Ночью нас высадили в центре Каунаса (привет, свободная Литва) и погнали пешим строем на окраину города в полк. Там согнали в спортивный зал, обрили наголо, измерили ногу и рост и отправили в баню. Вода, почему-то была холодной, хотя при бане стояла топка. Потом я перестал удивляться, так как в дальнейшем мы мылись в бане только холодной водой (кроме одного случая, я о нем обязательно расскажу). Меня приучили не удивляться, но трудно приучить стоять под холодным душем, и делать вид, будто в настоящей бане. Возможно, нашим командирам казалось, что это отличный способ закалить дух десантника. При входе в раздевалку стоял солдатик с длиной палкой, на конце которой топорщилась мочало. Он окунал мочало в ведро с вонючим содержимым и тыкал каждому новобранцу в подмышки и в пах. Нас продезинфицировали. Затем всем принесли форму: кальсоны, рубашку, гимнастерку, галифе и портянки. Одна портянка была нормальная, а вторая с мужской носовой платок. Я потребовал нормальную портянку и мне дали. Но это был первый и последний раз, когда я что-то требовал. В армии очень быстро отучали требовать. Что дали, то и носи. Мне не повезло с портянками, зато очень повезло с настоящим кожаным ремнем. Я сумел его сохранить и от салаг и главное от дембелей. Явиться домой в настоящем кожаном ремне, это ли не шик. А отнять у салаги сам бог велит.
Нас выгнали на улицу. Пока мы мылись и одевались, выпал первый снег. В гимнастерках было зябко. Под дикий матерный крик началось построение. Здесь и далее без примитивного, состоявшего, как правило, из трех, четырех бранных слов мата, боюсь, обойтись будет трудно. Дело в том, что он составляет основу убогой армейской лексики. «Ебаные салаги, стойте как бараны, б…я». Мы посмотрели друг на друга и расхохотались. Инкубаторская обезличка после гражданки показалась нам очень смешной. Дальше уже было не смешно. Здесь в первом строю нам объяснили наш статус – ебаный салага. Построив, нас повели в столовую. Впредь нас заставляли забыть, что каждый из нас особь. Нас собьют в строй, в массу. В шеренгу, затылок, шагом, бегом, но все вместе. Стер ногу, отстал, вернут за тобой остальных казалось бы, нормального отправить на перевязку, но тогда другие тоже начнут нарочно сбивать ногу, чтобы на минуту, на полчаса вырваться из строя. «Что, б…я, ебаный салага, портянки не научился мотать? Взвод, строй, кругом. За Петровым, Ивановым». И взвод будет тебя пинать, толкать, чтобы иметь возможность перевести дыхание.
