Пролог
Тёмную горницу освещало лишь
вечернее солнце. Его лучи неслышно ползли по бревенчатым стенам,
отражались от стекла и металла, причудливо высветляли силуэт
стоящей у окна хозяйки. Высокая и сухая, с прямой спиной и редкими
седыми космами, та походила на разбуженную от вечного сна мумию.
Запавшие глаза и ввалившиеся щёки усиливали гнетущее впечатление, и
незваный гость опасливо жался к шифоньеру, как будто пытался за ним
спрятаться. Взгляд его притягивала массивная деревянная шкатулка на
столе рядом со старухой, из которой виднелась нить крупного
жемчуга.
Та смотрела на визитёра брезгливо
кривя рот, отчего её лицо, без того изуродованное резкими
перепадами света и тени, и вовсе казалось жутким. Она пошевелилась,
надёжнее оперлась на стол дрожащей ладонью и проскрипела:
— Убирайся!
Голос задребезжал и сорвался на сип.
Гость поморщился, отвёл взгляд от стен, завешенных пучками сушёных
трав, и потребовал:
— Сначала ответь, что ей было
нужно!
Вцепившаяся в столешницу ладонь
разжалась, и скрюченный палец повелительно дёрнулся к выходу:
— Вон! Вон из моего дома!
— Тварь…
Гость выругался, но подчинился.
Двинулся прочь, подволакивая замызганные резиновые сапоги и
оставляя за собой длинный грязный след. В сенях было светло от
распахнутой настежь двери. Он запнулся на пороге, обернулся,
оглядел помещение, заставленное крестьянским инвентарём, и увидел
топор. Тот стоял на полу, прислонённый к стене, блестящий и
огромный, как орудие древнего воина. Явно не по руке дряхлой
старухе.
Засмотревшись на тускло
переливающуюся сталь, гость опустился на корточки, провёл пальцем
по серебрящемуся острию и обхватил рукоятку ладонями. Подчиняясь
неудержимому импульсу, оторвал
орудие от пола, поднялся, бесшумно
выскользнул из сапог и крадучись двинулся обратно.
Хозяйка стояла на прежнем месте —
лишь отвернулась от дверей и перебирала узловатыми пальцами крупные
жемчужины.
Отвлёкшись на драгоценность, убийца
оступился. Половица предательски скрипнула, но старуха не
шевельнулась, будто и не услышала. Всё же нервы у него сдали, и
последние несколько метров он преодолел бегом.
— Что...
Старая ведьма всё-таки хотела
обернуться, но удар в спину опрокинул её на стол. Она застонала и
заскребла ногтями по дощатому полу, пытаясь перевернуться и
извиваясь, как раздавленный червь.
Убийца шумно вздохнул, покосился на
разбросанные украшения и склонился над жертвой, чтобы рассмотреть
рану. Та выглядела поверхностной и не особенно опасной для жизни.
Чертыхнувшись, он перевернул старуху лицом вверх и снова поднял
топор.
Второй удар пробил грудь. Лезвие
вошло так глубоко, что, даже подёргав за рукоятку, убийца не смог
вытащить топор из раны и отступил. Некоторое время он молча смотрел
на жертву. Та кричала и стонала почти беспрерывно, но не умирала.
Лишь тянула сведённую в судороге ладонь и молила надсадно и
хрипло:
— Возьми... Возьми!
Убийца нервничал. Он то принимался
ходить по комнате, останавливаясь у стола, чтобы прикоснуться к
драгоценностям, то снова поворачивался к старухе.
— Возьми… пожалуйста… Возьми…
Рука бессильно упала на пол, но не
перестала дёргаться. Скрюченные пальцы скребли доски, как будто
старая ведьма из последних сил пыталась подтащить тело поближе к
своему мучителю. И он решился. Подошёл, склонился и протянул
ладонь:
— Давай.
Трясущаяся конечность взлетела
птицей и вцепилась в добычу. Умирающая прохрипела, натужно
выталкивая из глотки слова:
— Возьми… моё... проклятие…
Не ожидавший такого поворота убийца
шарахнулся назад, вырывая кисть из слабеющего захвата старухи. Та
дёрнула шеей, приоткрыла рот, хотела что-то сказать, но
поперхнулась хлынувшей из горла кровью. Всё же, перед смертью,
выдавила ещё одно слово:
