Сон Жени. Натура. Лесополоса. Режим.
…Волк бежал краем леса…
…Где-то за облаками угадывалась луна. Но и солнце за горизон-том – тоже. Наверное, по этой причине всё вокруг казалось таким
неестественным: и слишком низкие тучи, и чёрная, будто выгорев-шая, трава, и сам волк, зависший в отчаянном прыжке между небом
и землёй, на грани дня и ночи…
Тюрьма. Камера.
Но это – сон.
Потому что тело волка как-то незаметно (наверное, из наплыва
в наплыв) оборачивается очертаниями человека, спящего на тесной
железной койке. Слышно, как он стонет или, может быть, даже плачет, зарывшись лицом в подушку…
Сон Жени. Натура. Лесополоса. Режим.
…И опять в кадре волк.
…Внезапный выстрел разрывает тишину не наступившего ещё дня.
…Человек на койке закрывает ладонями уши…
…Ещё один выстрел… Потом – ещё. И ещё… И все они
попада- ют в цель – в волка.
…Роняя изо рта пену, окрашенную кровью, он, непонятно, как, продолжает свой странный, стремительный бег…
Тюрьма. Камера.
Но после каждого выстрела кричит человек. Громко, как зверь.
Долго и протяжно… И просыпается от своего же крика…
Идут вступительные титры фильма (игровые).
Первая серия.
Тюрьма. Камера.
…Звякнули ключи в чьих-то руках, заскрежетал замок, громко
хлопнула где-то металлическая дверь. «Подъём!» – знакомый, с хрипотцой голос.
Привычные звуки медленно возвращают его к реальности.
Тюрьма. Камера-одиночка. Кровать вбита в бетон. Стол, стул
– тоже в бетон. Умывальник. Унитаз. Гладкие, слегка запотевшие
стены, покрытые толстым слоем масляной краски
неопределённого цвета. Окошко где-то под потолком. Всё как
обычно.
Но это – «вышка». Камера смертников.
– Ангелин! Подъём! – ещё раз кричит дежурный.
На этот раз лично ему, заглядывая в глазок.
И начинается новый день. Как новая жизнь. И надо жить.
Сколько? Одному богу известно. И он, прежде чем начать жить, подходит к окну, точнее, к стене, в которой оно пробито, и, далеко
откидывая голову, пытается рассмотреть небо…
…Моется долго, время от времени задумываясь, глядя ку-да-то вдаль. Потом снова склоняется над краном.
«Завтрак!» – раздаётся за дверью всё тот же голос. Дежурный
заглядывает в «шнифт», и откидывается окошечко «кормушки».
…На столе дымится тарелка с баландой. Он отодвигает
её от себя и задумчиво мнёт в руке ломоть вязкого чёрного хлеба…
Ест он, тоже не торопясь. А куда спешить? Теперь, чем медленнее, тем лучше. Так ему кажется.
После завтрака – ещё одна процедура, тоже привычная.
Снова щёлкает окошко в двери, и чей-то голос спрашивает:
«Есть жалобы? Просьбы?». Он нарочно тянет с ответом, будто думает. «Ну, где ты там?» – нетерпеливо стучит задвижкой дежурный. И
только тогда он произносит едва слышно:
– Жалоб нет.
Окошко закрывается.
Здесь завершаются вступительные титры, и на этом фоне вместе
со скрежетом захлопнувшейся задвижки появляется титр: 2
Вышка
Коридоры тюрьмы.
…Его ведут длинными лабиринтами коридоров, переходов, лест-ничными пролётами. Один конвойный рядом, пригибая его лицом
почти к самому полу, другой – сзади. Руки не просто за спину, а в наручниках.
Его ждёт следователь.
Комната для встреч со следователем.
Наручники в комнате перестегнули: один конец зацепили за
ножку стула, вбитого в бетон пола, другой – за одну руку
заключенного. Следователь молча кивнул оставшемуся в комнате
конвойному. Другой вышел из комнаты и встал за дверью.
– Ну что, Ангелин, утро вечера мудренее? – не здороваясь, говорит следователь и открывает лежащую на столе папку. —
На- думал? Будешь помогать следствию?
Заключённый молчит. Только желваки ходят на скулах.
– Не пойму я тебя… Ты и сам знаешь – признаться всё равно
придётся… Обстоятельства, связанные с твоим делом, настолько… э-э-э… как говорится, очевидны, что нет никакого
