Много-много лет назад.
Вы верите в дружбу с первого
взгляда? Или может хотя бы во взаимную симпатию, возникающую между
людьми с первой секунды знакомства? Я определённо точно во всю эту
чушь не верю. Эта девчонка взбесила меня с первой минуты своего
появления в нашем классе.
Даже не знаю, что злило меня больше
всего. Возможно, то, что она молчала всё время. Сидела себе
тихонечко на задней парте в самом дальнем углу класса и смотрела в
окно. Что она пыталась там разглядеть? Я тысячу раз подходил к тому
окну и усиленно таращился на улицу, но всё что мог увидеть — это
грязную лужу и обшарпанное здание соседней пятиэтажки.
А может её светлые жиденькие
косички, которые она постоянно накручивала на ручку, чередуя правую
с левой. Меня дико бесили её дурацкие косички, и поэтому я не
упускал ни одной возможности дёрнуть её за них. Ради этого даже
пересел с ней за одну парту. И каждый раз, когда она начинала
крутить свою причёску спиралью вокруг ручки, хватал и тянул на
себя.
Я всё ждал, когда она накричит на
меня. Мне хотелось, чтобы девочка это сделала, чтобы обозвала,
рассердилась или ударила в ответ. Но она всегда молчала. И,
пожалуй, это то, что выводило меня из себя больше всего остального
в ней.
Если бы не те редкие случаи, когда
учительница задавала ей вопросы на уроках и она немногословно
отвечала, смущённо утыкаясь своими большими карими глазищами в
парту, клянусь, я бы решил, что она немая.
И голос её меня тоже раздражал.
Тихий, тоненький, почти писклявый, он бил по барабанным перепонкам,
протыкая насквозь и залезая куда-то глубже, поселялся там на весь
оставшийся день. Даже когда она, наконец, замолкала, эхо её голоса
продолжало отдаваться у меня в ушах до самого вечера.
В эти моменты я мечтал только о том,
чтобы перестать слышать этот писклявый тембр, который преследовал
меня всю дорогу до дома, и позже за обедом, и даже когда я ложился
спать. Но наутро, когда её голос стихал, и мы снова встречались в
классе, я опять начинал думать о том, как заставить её
говорить. Это было чёртовым замкнутым кругом, выйти из
которого не представлялось никакой возможности.
Клянусь, я стал для этой девчонки
настоящим кошмаром. Мой мозг усиленно придумывал любые пакости,
способные вывести из себя восьмилетнюю мерзавку. Иногда мне даже
казалось, что она специально не реагирует, зная, что меня это
бесит. Эта засранка вела себя, словно я пустое место, игнорировала
любые мои выпады. Даже не смотрела в мою сторону, когда я садился
за её парту, продолжая крутить между пальцев ненавистные косички и
таращиться в злосчастное окно.
Она была не такая, как все, словно
на какой-то своей, одной ей известной волне, настроиться на которую
никто не мог, как бы ни старался. И это была, пожалуй, основная
причина, по которой я ненавидел Соню Васнецову больше всего на
свете.
Всё изменилось одним дождливым
осенним вечером.
Я шёл со стадиона, где мы с ребятами
из соседнего района по воскресеньям играли в футбол. Настроение
было отвратительнее некуда, потому что нашу команду разнесли в пух
и прах, выиграв, что называется, «в сухую».
Когда я уже подходил к дому, увидел
её. Она сидела на ступеньках возле нашего подъезда. Кстати, я же
забыл упомянуть, что эта мерзкая заноза, засевшая в моём мозгу, ко
всему прочему, ещё и жила со мной в одном доме.
Мне хотелось подойти и сказать ей
что-нибудь особенно гадкое, и я уже подготавливал новое
оскорбление, которое, буквально на днях, придумал специально для
неё, но подойдя ближе замер как вкопанный, проглатывая слова, почти
уже вырвавшиеся из моего рта.
Соня сидела на ступеньках, обхватив
себя маленькими ручками за худенькие трясущиеся плечи и плакала так
тихо, как только может человек. Капли дождя скатывались по её
волосам, которые сегодня не были завязаны в косички, а мокрыми
прядями свисали вниз, облепив щёки. Она то и дело поджимала пухлые
губы, громко шмыгая носом, и плакала.
