В первый раз в жизни я спала в комнате своей матери. Во всяком случае, насколько я себя помню, это действительно случилось впервые за всю мою жизнь. В комнате холодно. Моя рука лежит поверх одеяла, она совершенно замерзла – кожа холодная и липкая, пальцы заледенели. Я переворачиваюсь на другой бок, с головой закутываюсь в одеяло и пытаюсь согреться от тепла, исходящего от Робин. Она тихонько посапывает рядом. Еще несколько лет назад она говорила, что хотела бы иногда спать со мной в кровати, но тогда до этого так и не дошло. Но вот теперь промозглый холод этого старого дома сделал свое дело и заставил-таки Робин снова попроситься ко мне в постель. В первый же вечер, когда мы только сюда приехали, она лишь на минутку зашла в приготовленную для нее комнату и моментально оттуда вышла.
– Здесь жутко холодно, – сказала она, – и еще мне не нравится та ужасная картина на стене.
– Я уберу ее, – спокойно ответила я.
И когда Робин попросилась спать со мной в одной кровати, я тоже не стала возражать. Мне хочется проводить с ней побольше времени, хочется постоянно ее видеть.
Одеяло оказалось слишком тонким. Прошлым вечером, чтобы хоть немного согреться, я положила пару наших пальто поверх одеяла, но они соскользнули на пол, пока мы спали. Я протягиваю руку, осторожно пытаясь их поднять и снова натянуть поверх одеяла, при этом стараюсь не потревожить Робин и дать ей поспать хотя бы еще несколько минут. Когда мы окончательно проснемся, в комнате будет очень холодно.
Старый газовый камин всё еще пылится в углу. Я вспоминаю, как в детстве в самые холодные зимние дни мама иногда позволяла мне одеваться около него, всегда предупреждая, чтобы я не подходила к нему слишком близко. В те дни мне не разрешалось даже приближаться к камину. Я и теперь боюсь к нему прикасаться. Он вызывает во мне какой-то священный трепет. Эта глянцевая темно-коричневая поверхность, острые углы с облупившейся краской, керамические горелки, давно почерневшие от копоти…
При этом я даже не уверена, работает ли он еще. Некогда белые изразцы каминной облицовки теперь пожелтели и покрылись темными пятнами гари. Вчера вечером я не успела как следует рассмотреть фарфоровые статуэтки, стоящие на каминной полочке. Но сейчас даже в тусклом утреннем свете я отчетливо вижу, что они все те же: Пьеро со своей бессмысленно-печальной гримасой на лице и эти вечно улыбающиеся пастушки – все они по-прежнему здесь, все так же теснятся на узенькой каминной полке.
Спящая рядом со мной Робин слегка пошевелилась, вздохнула и опять погрузилась в глубокий сон. Я не хочу ее будить. Сегодня ей предстоит тяжелый день. Острое чувство тревоги внезапно пронзает мое сознание. Холодная сырая комната незримо давит на меня, в голове начинают крутиться мысли о теплом доме, который я покинула.
Ах, какой же все-таки поразительный контраст между той комнатой, что была здесь приготовлена для Робин и так ей не понравилась, и ее собственной уютной спальней, такой милой, в нежно-розовых драпировках, с мягкими овечьими шкурами на полу, – все это осталось в том доме, который нам пришлось оставить. Здесь же даже близко нет никаких драпировок и овечьих шкур, только висящий на лестнице череп барана горделиво красуется рогами.
Впрочем, все это не так важно. Здесь мы в безопасности. Далеко-далеко от дома. Робин поворачивается на другой бок. Теперь она лежит так близко, что я чувствую тепло ее тела. В руке она сжимает милого вязаного зайчика – подарок, который моя лучшая подруга Зора когда-то смастерила специально для нее.
