Лондон, 1791 г.
Великий город был темен и пуст, как
амбар после вывезенного урожая, и тьма его мокла под дождем. Ни
звезд, ни туч, только сплошная чернота, низко-низко нависающая над
колющими небо острыми шпилями, и шелест дождя: капли шуршат по
мостовой, капли разбрызгивают поверхность луж, капли барабанят по
крышам, кое где просачиваясь внутрь и стекая по стенам снаружи и
внутри старых домов.
- Шлеп-шлеп-шлеп! – бег, отчаянный,
на пределе сил. Лужи разлетелись вдребезги под подошвами сапог –
человек выскочил из сумрака, заметался по узкой улочке, и
забарабанил кулаками в толстую дубовую дверь.
- Помогите! Прошу вас, помогите!
- Пошел вон! – сверху глухо стукнула
рама. – Вон, паршивый бродяга, или я буду стрелять!
- Я не…
Громко хлопнула ставня над дверью и
из узкого, как бойница, окошка, высунулось гладкоствольное ружье.
Беглец запрокинул голову, испуганно глядя в черный зрачок дула.
Тихий, отчетливый смешок донесся из
мрака, звон подкованных сапог по брусчатке мостовой эхом заметался
в переулке.
- Шлеп… Тонг! Шлеп… Тонг! – сквозь
сумрак проступил силуэт – размытый, нечеткий, он казался
гигантским.
Человек отчаянно вскрикнул и снова
помчался прочь, прижимая что-то к груди – слетевшая с головы шляпа
осталась валяться на мостовой. Он мчался по лужам, не разбирая
дороги, иногда задушенно вскрикивая. Скользкий камень вывернулся
из-под ноги, снова короткий вскрик – беглец кубарем покатился по
мостовой, с размаху приложившись головой о поилку для лошадей.
Застонал, тут же зажав собственный рот рукавом, и быстро-быстро,
как ящерица, заполз под корыто поилки, вжавшись в ледяные мокрые
камни.
- Шлеп… Тонг! Шлеп… Тонг! – мрак
колыхнулся, выпуская окутанную плащом фигуру. – Тонг! –
преследователь остановился, прислушиваясь.
Скорчившийся под поилкой беглец
вжался лицом в собственное плечо, заглушая прерывистое, рваное
дыхание. Тонг! Клацнуло, булькнула лужа и совсем рядом он увидал
высокие сапоги с тусклыми темными пряжками и полы плаща – с уголков
обвисшей мокрой ткани капало. Беглец прижался к камню, точно
надеясь продавить мостовую собственным телом и скрыться под землей.
Тонг! Тяжелый толстый каблук едва не придавил ему пальцы… Шлеп!
Сапоги отшагнули назад… Снова – шлеп-тонг!
- Ага-а-а! – стремительный бросок
вперед, и под поилку сунулась затененная глухим капюшоном
голова…
- Банг! А-а-а!
Беглец распрямился, точно сжатая
пружина. Короткая деревяшка в его руках со всей силы ткнула
пришельца под капюшон. Тот пронзительно заорал, отпрянул… Беглец
кубарем выкатился из-под поилки, и рванул прочь. Скорее, скорее! Он
нырнул в переулок и побежал туда, где мелькали смутные отблески
света и доносился рокот человеческих голосов, то затихавших, то
вновь накатывающих, как прибой. Быстрей! Быстрей!
- Мы не хотим этой войны! – донесся
вдруг резкий, словно выстрел, крик.
Беглец чуть снова не покатился
кубарем, но припустил еще быстрее, точно завидев спасение. Темный
переулок вильнул, как собачий хвост, и все вокруг озарилось
желто-оранжевым светом костров. В пляшущем этом свете видна была
запруженная народом площадь. Оратор стоял на вытащенном из ближнего
трактира столе, каблук его сапога то и дело ударял в доски,
привлекая внимание к самым важным словам.
- Мы все здесь… простые… люди! – он
вскинул белые, ярко выделяющиеся во мраке руки в волнах кружевных
манжет. - Я вот торговец! А ты, да, ты друг, кто?
- Докер я, ваша милость! – смущенно
прогудел могучий детина в драной рубахе.
- Моряк! – откликнулся еще кто-то,
площадь загудела.
- Все мы тут торговцы… докеры…
моряки! Нам нужно одно: делать свое дело и кормить свои семьи!
Верно я говорю, люди?
-Да! Верно! Все так! – разразилась
криками площадь.
