-… умер.
Иванова дёрнулась, вскочила и тут же потерялась в белой простыне, стягивающей тело саваном. Моргнула, затем ещё раз. Не поняла, почему так темно. Потом сообразила – ночь ещё. На поверхность всплыли ошмётки слов. В руках прыгал телефон. Кто-то на другом конце сказал, что Бог умер.
– Что? – хрипло переспросила Иванова, выпутывая ноги из свалявшегося кома простыни. Не поняла. – Кто умер?
Переспросила и окончательно проснулась. Голос в телефоне ожил, будто этого и ждал. Он раздражён, недоволен. Без конца последние двадцать лет. Иванова могла бы узнать бывшего мужа только по его неизменной ненависти, покрывающей всё, на что обращался его переваренный взгляд.
– Алло! Ты вообще слушаешь меня? Я говорю – Богдан умер!
Иванова замерла. Недоверчиво прислушалась. Накрутила на палец красную пружину телефонной трубки. Натянула и отпустила так, чтобы та заходила ходуном по инерции, и снова подцепила пальцем. Как в детстве, когда волновалась.
– Богдан умер? – повторила тихо. Надеялась до последнего, призывала захлопывающуюся ловушку остановиться, дать ей возможность отмотать немного назад, не взять среди ночи трубку истошного телефона, не услышать того, что сейчас, сию же минуту искалечит её, изломает. И пока она ждала ответа, эту крошечную секунду ей можно всё отрицать. Можно снова быть маленькой, зажмуриться и не верить.
– Да говорю же! – недовольно загудел голос, – Богдан умер, брат твой умер, слышишь?! Вздернулся. Хозяйка его нашла, мне тут же позвонила, всех моих перебудила. Я ей говорю, мне-то чё звонить? Есть родственники, им и звоните. А эта старая блядь, мол, чей номер оставляли, тому и звоню, других номеров нет. Скажите спасибо, что пошла к соседке, у которой телефон есть. Ну, спасибо, бля! Ты тоже хороша, могла бы и свой номер оставить!
Иванова спокойно вычленила из потока привычной монотонной злости бывшего мужа несколько главных слов и потёрла сухими пальцами переносицу. Отрешенно подумала о том, что жирный крем, который так тщательно втирала в руки перед сном, снова впитался слишком быстро. А потом, наконец, услышала.
Богдан умер. Её брат умер. Повесился. Она осталась одна. Совсем. Полностью.
Нашарила рукой провод светильника, щёлкнула выключателем. Тёплый жёлтый свет убил все тени, размазал по стенам убогую реальность комнаты. Покосившийся от старости шкаф, бликующий глазницами мутных стёкол. Давно выцветший ковёр, распятый на стене десятком гвоздей. Кособокий стул, с местами выбивающейся обивкой сквозь растрескавшуюся ткань. Тумбочка у кровати, да бабкина ещё лампа. И среди всего этого умирающего пространства она – такая же клонящаяся к земле, засыхающая, запылённая. Просто ещё одна вещь в куче хлама.
– Ну, так это, – голос в телефоне внезапно сконфузился и присмирел, будто только сейчас осознал, о чём сообщает. – Ты там нормально? Может, помощь нужна какая?
Вопрос, который задают нехотя, из вежливости, искренне надеясь, что им с горячностью откажут, заверят, что справятся сами, да ещё и благодарить будут за оказанное внимание.
На заднем плане в трубке возмущённо зашипели. До застывшего сознания Ивановой дошло, что это новая жена её старого мужа. И это помогло ей выйти из ступора. Быть кому-то обязанной Иванова давно перестала. Тем более бывшему мужу. Сама мысль об этом приводила её в ужас.
– Нет, спасибо, – чуть хрипя, ответила она, и тут же услышала облегчённый выдох. Голос спохватился и, словно стыдясь своей чёрствости, неуверенно уточнил:
– Поедешь, что ли?
Иванова кивнула пустоте, а потом поняла, что голос в трубке её не видит.
– Поеду, конечно. Похоронить же надо.
