На потолке снова скачут белые пупырышки. Перепрыгивая через солнечные лучи, сталкиваясь друг с другом, разлетаясь по сторонам, и снова тараня друг друга.
Странно, почему родители не замечают, что каждый раз потолок разный?
– Таня, почему ты опять со светом? – недовольный голос мамы заставил пупырышки замереть.
Мама, не глядя на меня, выключила свет.
А… Я вспомнила, почему родители не замечают. Они многого не замечают…
Я, зажмурила глаза. Всё равно темно. Почему мы не можем брать свет просто из воздуха? Подумаешь, горит одна несчастная лампочка. Почему её нужно экономить?
Я встала и подошла к окну. Таких несчастных лампочек в квартале было немного.
Интересно, там тоже есть такие пупырышки? Я смотрела на окно в доме напротив. Там каждую ночь горел свет. И никогда шторы не открывались. Очень хотелось узнать, что там. Но это так далеко – ничего не разглядеть.
Я прислушалась. Родительская кровать заскрипела. Мама легла спать. Я тихонько подошла к выключателю и нажала на него. Зажмурилась от яркого света. Потом посмотрела на потолок. Мои пупырышки уже вовсю прыгали. Странные они.
Утро.
Не люблю утро. Родители, не обращая на меня внимания, бегают по квартире и в спешке собираются на работу.
– Таня, еда на столе, – пробегая из зала в ванную, выкрикнула мама.
Интересно, а если вместо меня будет какой-то другой ребёнок, они заметят?
Я села на стул, и положила голову на кухонный стол. Папа, уткнувшись в телефон, жевал свой бутерброд.
Он – большой, мой папа. Целый папище.
Интересно, на работе он тоже такой угрюмый? А ещё интересно, он всех своих людей в лицо знает?
Папа запихнул последний кусок бутерброда в рот, подскочил, потрепал мои волосы и вышел из кухни. Я смотрела ему вслед и болтала ногами.
На его место села мама со своим телефоном. Придвинула к себе йогурт и, причмокивая, начала его есть.
Интересно, когда я вырасту, это будет как? Наверное, скучно.
Я посмотрела на мамины ноги. Она шевелила пальцами с красными ногтями. Это было смешно. Но, наверное, я так не хочу. Хочу сидеть на огромном стуле и болтать ногами, не доставая до пола. Может быть, ладно, пусть будут красные ногти.
– Ешь, – буркнула мама.
Она даже не смотрит. Она слушает. Если я ложкой не стучу по миске, значит, не ем. И я начала ковыряться в миске. Я уже миллион раз так проделывала. И причмокиваю, как мама. Папа думает, что я в неё пошла. Он тоже почти никогда не смотрит, что я делаю.
Иногда я думаю, что взрослыми, правда, быть скучно. Они всегда смотрят в телефоны. И если бы вместо меня им подсунуть Таню-робота, они бы даже не заметили. Они глазами в телефоне, а ушами – со мной, и то не всегда, если только кто-то другой с ними не говорит, или они не смотрят какое-то видео. Может это не плохо?
Я вытащила из-за пазухи волосы, которые срезала со своей куклы, и положила их себе на голову.
Не люблю кукол. А мама всё равно их мне всегда покупает. Они с папой сначала ругаются в магазине, потом покупают мне какую-нибудь куклу и какую-нибудь машинку. Машинки я тоже не люблю.
А у моего друга из садика нет машинок. Он говорит, что у него родители – бедные.
Не знаю, почему кто-то бедный. Ещё не поняла, что значит быть бедным. Всегда думала, что мы – бедные. У моих родителей всегда нет времени на меня. А Пашка говорит, что это его семья бедная. Но как так? Его же родители, когда его забирают, всегда его обнимают и смотрят ему в глаза.
Может быть, это как-то по-другому называется. Не бедность.
Машинки я Пашке отдаю. Он рад. А моим родителям – всё равно, думаю, они не помнят, сколько их мне уже купили.
Последнюю куклу я не люблю особенно. У неё фиолетовые волосы. Были… Они похожи на ежевичный йогурт. Йогурт я тоже не люблю. Он холодный.
