Июль, 2012 г.
– Сережа…
Вот оно, ненавистное и все еще неопознанное ощущение – от звуков ее голоса сердце перевернулось в груди.
– Что она здесь делает? – пытался говорить спокойно, на деле же вышло слишком грубо для глухого раздражения.
Мать что-то промычала в оправдание и отвела взгляд в сторону. Вся эта ситуация причиняла ей определенный дискомфорт. В конце концов, Кузнецова по-прежнему оставалась ее студенткой.
Отец промолчал по иным соображениям. Замерев в дверном проеме, наблюдал за разыгрывающейся сценой с неприкрытым изумлением. Очевидно, не ожидал от бестолкового отпрыска столь бурной реакции. В свете последних событий, в принципе, потерял надежду как-то расшевелить сына. Мать мудрее оказалась, задействовав девчонку, которую Сергей с идиотской серьезностью именовал «братюня», «подруженция», «малая». А там уж один черт знал, какие у них отношения… Николай Иванович современной нравственности молодежи не удивлялся.
Едва увидев девчонку, Серега моментально в лице переменился. Смотрел только на нее. Смотрел и ждал ответа именно от Ники, пусть и высказался недопустимо – в третьем лице. Видел ее широко распахнутые зеленые глаза и ничего больше.
Ничего.
В груди сильнее заныло. А там ведь и без того кровавая рана. Это что, контрольный? Чтобы уж наверняка…
«Давайте!»
«Но почему же она так таращится?»
Вид у Градского, конечно, дикий. Совсем не таким его привыкла видеть Кузнецова. Оливково-коричневые камуфляжные брюки-карго в нескольких местах зияли прорехами, темнели пятнами грязи и крови. А у ворота черной тенниски все пуговицы были оторваны. Лицо и вовсе, будто у буйного психопата: недельная щетина, россыпь ссадин и кровоподтеков, взгляд воспаленный.
Пару часов назад, когда Серега явился домой, отец, брезгливо поморщившись, назвал единственного сына помойным котом. Вот и сейчас, жуя губы, источал бессильное презрение к непутевому отпрыску.
«Аристократ, мать вашу!»
– Что это ты удумал, Градский? – вопреки создавшейся странной ситуации, Доминика сумела улыбнуться.
А он – нет.
Так и застыл, глядя на ее губы.
– Каково было мое удивление, – заговорила девушка быстро и нарочито беззаботно, игнорируя царившее в комнате напряжение. – Валентина Алексеевна звонит и сообщает: «Сережа отказывается ехать на защиту». Первая мысль: «Быть такого не может!» – коротко и звонко рассмеялась, но, как и ожидалось, никто ее веселья не поддержал. – Что случилось? Как же так, Градский? А как же великое будущее?
Сердито глянул на мать.
«Ну, как же, заволновалась! Сын останется без диплома!»
Голову склонила, старательно пряча от него взгляд. Но не постеснялась вклиниться, пользуясь удобно предоставленной возможностью:
– Пал Палыч сказал, если ты появишься в университете до двух…
Не дал договорить.
– А тебе какое дело до моего великого будущего, Кузнецова? – снова смотрел только на нее. – Я не пойму, ты что, за меня замуж собралась?
Вздрогнула.
Резанул по больному, знает. Самому тошно стало. И дышать сразу тяжело, будто горло стянуло удавкой.
– Я думала, мы друзья.
«Какие, на хр*н, друзья? Что она, мать вашу, несет? Это он «их» так называл, но, по правде, эти отношения не ограничивались дружескими…»
– Подружили и хватит. Осточертели твои дурости и психи! Каждый раз, как тебе вожжа под хвост попадает…
– А мне девки твои осточертели, – чрезвычайно спокойно перебила Доминика, расправляя трясущимися пальцами свою футболку.
– Не было девок, – отрезал и отвернулся.
Поднял стопку с водкой. Но выпить не успел, Кузнецова вдруг сердито дернула за локоть, и алкоголь расплескался по многострадальной футболке. Вырвав рюмку, она с громким стуком приземлила ее на письменный стол, где до сих пор были разбросаны листы его дипломной работы.
