Оберфельдфебель Поппендик, командир учебного танкового взвода эрзац батальона, по прозвищу «Колченогое недовольство»
Вылезать из танка было, как всегда, больно. Потрогал штанину – сырая. Сочится из дыры в ноге по-прежнему, черт ее дери. С утра было тошно – прошли по «сортирному паролю» слухи о том, что скоро ехать на фронт. Все было плохо, и на душе было гадостно с самого утра. Тут и подхваченный от сквозняка в казарме насморк, из-за чего из распухшего красного носа лило, словно из прохудившейся водопроводной трубы, и глотка болела, и общее состояние с легким ознобом и температурой, и очугуневшая голова в комплекте.
А ведь надо собираться и скоро убывать на передовую, где, судя по всему, будет все еще хуже. Тут хоть платки носовые менять можно – мокрый и тяжелый от соплей на чистый и пахнущий утюгом.
Выслушал, морщась, нелепый доклад командира первого отделения. Злая судьба и путаница в тылах привели Поппендика, чистокровного берлинца, в эрзац-батальон швабской танковой дивизии. И ему здесь солоно приходилось, потому как чертовы упрямцы категорически не хотели говорить на нормальном «хохдойче», а валяли на своем окающем деревенском баден-вюртембергском диалекте, весьма трудно понимаемом всеми не швабами. И наказать за это упрямых подчиненных было невозможно – все начальство тоже из швабов и гарантированно примет сторону своих, всегда против чужака.
В Армии резерва раньше такое было бы невозможно: испокон века каждая боевая часть имела свое учебное подразделение, из которого и прибывали подкрепления. Естественно, если дивизия комплектовалась в Берлине, то и все новобранцы шли из этого города. Это у хаотических русских вместо такого четкого порядка маршевые роты могли поступать откуда угодно, потому в одной дивизии оказывались и белобрысые русские северяне, и русские среднеазиаты с раскосыми глазами, и русские чернявые кавказцы, причем даже на морды они все резко друг от друга отличались. Дикость и нелепость!
В культурной Германии такое безобразие и дикая мешанина были физически невозможны, все было отработано и отточено: земляк попадал к землякам, и потому служилось ему легко. Тем более что из двух десятков основных диалектов немецкого языка ни один не был похож на другой, и баварец ни черта бы не понял из того, что говорит пруссак, а остфриз вряд ли сообразил про сказанное эльзассцем. Оберфельдфебель тоже страдал от тарабарщины швабской.
Но, как ему сказали, вручая направление, во всем этом виноваты новые «кошки». Специалистов по «Пантерам» категорически не хватает, а таких, которые повоевали и могут учить сопляков – еще меньше, заводы же гонят танки стальной рекой. Катастрофически не хватает обученных экипажей! Потому – язык на замок и вперед – служить на благо Рейху! Ко всем чертям и швабам!
Впрочем, располагайся запасной учебный батальон на своем первоначальном месте, в Штутгарте или Тюбингене, Поппендик бы не так клял судьбу. В родной Германии везде хорошо! И жратва, и девчонки – все можно достать, все хорошее, добротное и уютное!
Но увы! Оккупированных земель было слишком много, и потому части Армии резерва теперь выполняли одновременно и свою роль по подготовке новобранцев, и стояли, как оккупационные гарнизоны, охраняя тылы действующей армии. И здесь, в нищей Польше, жилось куда скучнее и голоднее. Хорошо еще, что польские партизаны вроде и были тут, но совсем не докучали, занимаясь драками друг с другом, а не с немцами. К тому же нападать на батальон с танками и совсем дураков нету – это не Белорутения, где, как говорил служивший там приятель, встреченный в госпитале, стреляют из каждого куста, причем метко, и не Российская окраина, где и поджечь могут, и отравить жратву… Спокойно здесь в этом плане, безопасно. Но жратва тыловая, тощая, купить можно сущие пустяки, только вонючего самогона полно, хотя пить его трудно: он словно растопыривается колючим ежом в глотке, этот бимбер, аж слезы из глаз струйками. Бабы страшные и, что еще хуже – грязные, в придачу вшей с клопами полно везде, и порошки не действуют на местных насекомых вовсе.
