— Коринна! — голос мамы заставил меня вздрогнуть.
Если судить по тем едва уловимым визгливым ноткам, которые
появились в нём, я снова что-то сделала не так. А если к этому
прибавить еще и громкость материнского голоса, то это самое «не
так» грозило мне серьёзными неприятностями.
Но я же ничего не делала! Сидела в своей комнате, истыкивала
иголкой полотно, пытаясь вышить портрет древнего святоши, всё как
положено. Даже корсет на мне был затянут ровно до того состояния,
чтобы дышать получалось с трудом, и цвета платья и туфель
совпадали. Я всё проверила! Маменьке не из-за чего гневаться! Даже
из украшений на мне был только одобренный ею кулон, ну что опять
пошло не так? Заранее хотелось плакать, но слёз маменька не
переносила особенно, а сидеть опять на хлебе и воде страсть как не
хотелось.
— Коринна фир Ледс, я зову тебя, и требую, чтобы ты немедленно
подошла в мои покои! — умудрилась на одном дыхании прокричать
маменька, и я замерла на месте, точно мышь, завидевшая лисицу.
Нет-нет-нет, я же точно не могла… но маменька не послала за мной
служанку, а кричит сама — благо, покои у нас соседние, не очень
далеко кричать. Ох, идти надо, хочу я того или нет…
Кое-как я сумела заставить себя подняться с неудобного высокого
сиденья, и маленькими шажочками поплелась к двери. Эдан, наш
камердинер, уже открывал дверь с другой стороны. Ну, конечно, я же
не могу быть в компрометирующем виде в полдень, а если вдруг что не
так — сама и виновата, а двери в доме можно открывать в любой
момент, если не настало время сна. Хоть бы служанку отправила…
Впрочем, я не имела никакого права критиковать маменьку. Она
меня терпела, не заставила папеньку сдать в монастырь еще
маленькой, и уже за это я должна была испытывать благодарность. Но
если уж совсем честно, то идти всё равно не хотелось. Ровно
настолько не хотелось, насколько у меня не было выбора.
Расстояние от моих покоев до маменькиных кончилось до обидного
быстро. Ну да там и идти было всего ничего… к сожалению, жить она
предпочитала не в крыле любимых дочерей, а рядом со мной. Не знаю
уж, чем я заслужила такую честь. Хотелось бы постоять перед дверью,
потянуть время хоть самую малость, но Эдан любезно открыл дверь,
стоило мне к ней приблизиться.
Я сразу же увидела матушку. Величественную и скромную, как
всегда. Недоступно-прекрасную, Черную Жемчужину Севера. Кто бы
знал, почему её величают так, если учесть, что ни в одном из
королевств Соцветия жемчуг не добывали…
Стоило Эдану открыть дверь, я ступила за порог, и он тут же
закрыл её за моей спиной. Матушка обернула на меня свои синие
омуты, на дне которых мне чудились морские чудовища. Черные как
смоль волосы, не пострадавшие ни от трёх родов, ни от времени, были
уложены в высокую прическу, но краски на ней не было, а платье было
настолько тёмно-синим, что практически чёрным. Но повода носить
траурные одежды, у неё, кажется, не было? Если, конечно, она не по
мне траур собралась начать после этого разговора. Я подавила острое
желание облизнуть губы, и поприветствовала её, как положено:
— Даэ ненаследная принцесса Белинда, матушка, я прибыла по
вашему приказанию и готова служить вам!
Не то, чтобы так следовало вести себя в обществе. Но у нас здесь
местами был свой собственный этикет, и мне не следовало от него
отходить. Матушка ещё больше поджала губы, и как будто стала
бледнее обычного. Ноздри её точеного носа недовольно раздувались,
синие глаза потемнели почти до черноты. Вне всякого сомнения, она
была в бешенстве, и мне сейчас очень достанется. Знать бы еще, за
что…
— Мерзавка! — прошипела матушка, и я всё-таки сглотнула. Всё
равно смягчить её сейчас, кажется, попросту нечем. — Ты снова
навязывалась герцогу Геллерхольцу! Тебя видели в его обществе! Ты
понимаешь, что если так продолжится и дальше, я тебя не сбуду с рук
даже за последнего нищего лавочника?!
