– Ну, вот ты и свободен от нее,
милый.
Яркий свет ударил в глаза.
Беспощадный, ослепительный, как
прожектор.
До боли хотелось зажмуриться,
заслониться локтем, отвернуться.
Но я не могла.
Почему?
Почему я не могу пошевелиться?
Не то, что подвигать рукой или
ногой, но даже закрыть глаза?
– Это не так, Амара, и ты это
видишь, – послышался бархатный мужской голос. – Я не свободен до
тех пор, пока моя жена жива.
– Ты только посмотри на нее,
любимый. Она же просто овощ.
Световой поток передо мной сбавил
свою нестерпимую резкость, как будто кто-то подкрутил диммер,
отрегулировав яркость до приемлемого уровня.
Я находилась в большой, но пустой
комнате, где стояла только лишь кровать да прикроватная тумба. На
ней что-то стояло, но угол моего зрения не позволял разглядеть.
На этой кровати я и была.
Из квадратного окна на постель
падали лучи солнца. Они слепили – под палящим солнцепеком было
жарко. Комната находилась с солнечной стороны и здесь стояла
духота.
Вот бы встать, или хотя бы
отодвинуться, задернуть шторы…
А еще лучше, оказаться прямо под
кондиционером!
Например, когда я занималась
отделкой своего кафе, то не поскупилась и поставила там отличный,
дорогой кондиционер, чтобы в знойные летние деньки люди шли ко мне,
как в маленький островок рая.
Ну, до лета-то еще далеко, сейчас
зим…
Стоп!
Почему тогда за окнами виднеются
зеленые кроны деревьев и… Там что пальмы?
Серьезно, пальмы?
Красочная картина настолько не
соответствовала виду на серый февральский дворик из окна моего
дома, что я окончательно растерялась.
Хотела привстать на своем ложе,
чтобы получше разглядеть пейзаж, но не смогла.
Я действительно не могла
пошевелиться!
Как кукла, я сидела на постели,
опершись о подушки, и невидящим взглядом смотрела перед собой.
Абсолютно безмолвное, инертное тело,
не подающее никаких признаков жизни.
– Даже уже не овощ. Живой труп.
Эти слова принадлежали бледной
брюнетке в темно-зеленом платье, которая стояла около двери. Ее
наряд был старинным, или, как сейчас говорят, винтажным – длинное
платье с пышными у плеч рукавами и кружевными вставками.
Женщина была привлекательна, но
отстраненной, надменной красотой, в которой нет ни капли тепла.
Словно скульптура, или портрет известного художника.
Ее хотелось выставить в музее.
И желательно под стекло, из-под
которого она не сможет выбраться.
Слишком опасно поблескивали глаза
брюнетки под тяжелыми веками – словно влажная пупырчатая кожа
жабы.
Ее темные волосы были заплетены в
две сложные косы, которые вились вокруг головы, словно змеи.
– Глупышка Виола… – продолжала
женщина, свысока глядя на меня. – Жила без всякого смысла, как
бабочка-однодневка, и встретила такой же конец. Такой же глупый,
как и она сама.
Мужчина, ее собеседник, подошел к
моей постели совсем близко.
Угол моего зрения был ограничен,
поэтому только теперь я смогла его рассмотреть.
Боже, до чего он был хорош!
Высокий, прекрасно сложенный, с
широкими плечами и узкими бедрами.
Безупречная выправка и прямая спина
выдавали в нем военного.
Но не только это.
На мужчине был строгий темно-зеленый
китель с эполетами и аксельбантом – наплечным серебряным нитяным
шнуром с правой стороны мундира. Серебристая отделка по двубортному
краю явно ручной работы.
Солнце мазнуло по серебряным
пуговицам в два ряда, и на них сверкнула гравировка – похожий на
змею дракон обвивал якорь.
Его начищенные армейские хромовые
сапоги блестели, как зеркало.
У мужчины было волевое, жесткое лицо
с массивной челюстью и чувственными губами, а еще стальные серые
глаза.
Его можно было назвать идеальным,
если б не шрам: изогнутая белая полоса на правой скуле. Шрам был
очень старым, давно зарубцевавшимся и почти незаметным, наоборот,
придавая ему особый шарм.
