- Ну не убивать же сразу!
- А как надо, постепенно?
- Ну побил бы хоть сначала! Раз уж
тебе злобу свою деть некуда!
- А я что, не бил?…
- А может его не бить надо было, а
пожалеть?!
Мне стало интересно, про что крики.
Толкнул я дверь и зашел на кухню, а там картофельный пар
столбом.
Отец стоит, руки в пояс. А перед ним
мать руками размахивает, словно белье вешает. Увидела меня,
говорить передумала, рукой махнула и ушла.
- Чего такое? – спросил я.
Отец посмотрел на меня с такой
иронией, щетинистый подбородок потер.
- Иваныч… концы отдал.
Он не хотел продолжать, но я ждал
продолжения.
- Ударил я его малясь… видать
неудачно. Взял и окочурился.
"Почему ж неудачно - очень даже
удачно", - хотел я сострить, но сдержался.
Рука у отца была тяжелая. Один раз на
спор пытался быка убить, в книжке детской прочитали, что раньше на
Руси так развлекались. Ну, убить не убил, но бык потом долго от
него в загоне прятался.
- А чего? – Новость доходила до меня
с трудом, я открыл крышку кастрюли, понюхать варящейся
картошки.
- Чего. Книжку мою пропил. Достал он
меня.
Стало мне Иваныча жалко вдруг, мочи
нет. Развернулся я и вышел из кухни, чтобы не разругаться с
отцом.
Старик Иваныч научил меня читать,
облазил со мной в детстве все закоулки пустыря - муравьев-мутантов
искали и жуков-золотников. От него я узнал про мир, каким он был до
Песца – обустроенный, красивый, правильный и удобный мир, которого
больше нет.
Теперь и Иваныча не стало. И мне было
очень больно.
Прошел я кругом по дому – все были
новостью этой подавлены. Иваныча любили, хотя в последнее время его
пьянство начало досаждать не по-детски. То лучину непогашенную
оставит, то собак в дом напустит, то еще чего-нибудь. А как начали
от него прятать самогон, он повадился к соседям за ним ходить.
Возьмет что-нибудь из дома и отнесет в обмен на бутыль, которую
потом заховает в потайном месте и прикладывается, пока с ног не
свалится.
Пропадали вещи, инструменты. Отец
терпел-терпел, ругался с динамовцами – мол, не давайте старику
бухла, но они только смеялись. Мутные были эти динамовцы всегда. А
как мать начала психовать, он совсем сорвался. Сначала орал, потом
начал поколачивать Иваныча. Но старику теперь было море по колено –
недавно старуха померла, потом дочь, после того как от нее Летчик
ушел. Дочь, Ева, тоже была немолода, да и нехороша собой, шансов на
мужика у нее больше не было. Как мне сказали, Летчик в другом селе
с девкой слюбился, и она вроде как забеременела от него, ну и стало
это для него последней каплей, ушел от нас вообще.
Ева, недолго думая, есть перестала,
слегла, да вскоре и отдала Богу душу. Вот тоже меня это бесит…
Кругом работы непочатый край, с утра до вечера. А у бабы, если у
ней с мужиком не то чего... никакого сладу с ней нет.
В общем старик и запил, да резко так
- словно с печи свалился. Вот и приехали.
...
Запрудье гудело. По углам обсуждали
отца. Даже рабы.
Я забился в угол и думал.
С одной стороны, отца не осуждал. На
нем все Запрудье висит. Он за все в ответе. Чуть что – все сразу к
нему бегут, Саныч то, Саныч сё. Иной раз своим умом думать не
желает человек, сразу к отцу бежит. Раньше Семён помогал, второй
такой бугор в общине был, на котором все держалось. Но Семёна
прошлой весной убили, неизвестно кто, пришлые какие-то наверное.
Только труп обобранный нашли, пуля в спине, из засады застрелили,
твари. И отец один остался за бугра. И нервы часто не
выдерживали.
Поэтому я его не осуждал. Но старика
было жалко. Я надеялся, отопьется месяц-другой, и придет в себя.
Сильный ведь был мужик. Правда, прошел месяц, прошел второй, а
Иваныч только больше пить начинал. Нажрется до свинячьего визга и
ползает по Запрудью, как мертвец. Ни хрена не соображает, порет
какую-то чушь. Но проблески были, и я надеялся.
