Поезд «Норд-экспресс». Октябрь 1910 г.[1] Кенигсберг проезжали не вечером, как обещал проводник, а рано утром. Стоянка длилась более часа. Недавно прошёл дождь, и на улице стало свежее. Он спустился на крытый перрон роскошного вокзала. Прошёл мимо диковинных колонн в главный холл. С утра здесь было довольно публики. Провожающие и встречающиеся слились в одну безликую рокочущую толпу. С деловым видом шмыгали сутулые носильщики и лихие лоточники с пачками иностранных папирос и сигар. Продавали газеты и сладости. Разносчик конфет и пирожных, упакованных в шуршащую, глянцевую бумагу, подобострастно глядя на Гладышева, говорил что-то по-немецки, предлагая купить серебристые, словно литые плитки прусского шоколада. При виде разноцветного лотошного богатства, он вспомнил о том, как ОНА, жмурясь от удовольствия, надкусывала фигурный шоколад, и тот с приятным ломким хрустом дробился на её ровных, белых зубах. Он замер на мгновение, погрузившись в те далекие воспоминания.
– Bitte, Süßigkeiten, Schokolade, Marzipan, Lutscher![2]
– Nein danke.[3]
Нервная усмешка скривила губы.
– Nein… – вновь отрешённо повторил он и вошёл в главное здание.
Там он без труда разыскал буфет. Зачем я сюда иду, думал он по дороге. Я ведь и в ресторане могу купить любую бутылку вина, однако, ноги несли его, скорее по привычке. Мимо дефилировали строгие дамы и не менее аскетичные господа, кричали дети и лаяли шпицы. Из-за высокого купола вокзала каждый звук множился летящим эхом. Тут и там слышалась отрывистая немецкая речь. Меж колонн гулял сквозняк. Утра становились прохладнее, воздух стыл даже в помещении.
«Пожалуй, здесь многое выглядит иначе, – размышлял он. – Это не Россия. Чужие лица. Чужие звуки. Неприятная речь. Даже запахи другие. Хотя… бог с ними, с запахами. На что мне они? И все эти люди… Я вижу их впервые, и в то же время, через мгновение они исчезнут, словно призраки, растворяться в дымке вечности. В сущности их итак давно уже нет. Время беспощадно ко всему живому на этой планете. Все они куда-то спешат, торопятся, что-то говорят или даже кричат друг другу, и не знают, что всё давно тлен. И с точки зрения вечности, все они действительно давно мертвы. Как мёртв и я сам…»

Сквозь стеклянные двери с белыми иностранными надписями он прошел в фешенебельный буфет, за стойкой которого торговали две довольно симпатичные, полненькие немки в белых кружевных передничках. Когда он подошел ближе, чтобы рассмотреть витрину с множеством бутылок, продавщица принялась скороговоркой, с особой учтивостью предлагать ему всевозможные напитки. Ему не хотелось нынче ни пива, ни рейнского вина. Он надеялся взять что-то покрепче, чтобы крепче спать. Молча он ткнул пальцем в бутылку бренди под названием Асбах Уральт.
Позднее он пожалел, что не купил сразу две бутылки. Вернувшись в своё купе, он выпил большую рюмку золотистого бренди и вновь растянулся на кровати, уносясь воспоминаниями в то далекое и тревожное лето.
Санкт-Петербург, Гатчина 1907 г.
– А он?
– Он хрипло засмеялся каким-то металлическим смехом и ответил: «Я слишком долго ждал. Ждал долгие годы, когда ты из девы превратишься в настоящую женщину. И я дождался. И теперь нам пора. В том мире, откуда я прихожу, мне нужна любимая жена. Я забираю тебя. А здесь твои дни сочтены. Готовься. Скоро придёт твой час».
– Господи, а что же было дальше?
– Дальше он пропал. Я не спала всю ночь, забывшись тяжелым сном только под утро. Я ждала приезда Казимира. Когда он вернулся, я рассказала ему обо всем. О том, что меня вновь стал посещать призрак Сотникова. И мало того, я рассказала Казимиру о последних словах призрака.