— Пап, многие по специальности работают уже с конца первого
курса, — конечно, я преувеличиваю, и он явно это понимает, но как
ещё достучаться до такого упрямца? — А я уже третий окончила.
Может, всё-таки хотя бы начну подрабатывать у тебя?
Он качает головой, тяжело вздохнув. Ну понятно... Всё ещё
сомневается.
И точно — начинает снова знакомую песню про то, что у них
особенный, элитный психологический центр с гарантированной помощью
людям, которые туда обратились. А потому работникам мало иметь
образование психолога, надо чутко определять, какой кому подход
нужен, чувствовать людей. А я, мол, бываю излишне прямолинейной и
резкой. Да, умница и уверенно иду на красный диплом, преподаватели
меня нахваливают и любят. Но если хочу практику — стоит начать с
варианта попроще, чем сразу в его психологический центр. Папа даже
в качестве ассистентки меня отказывается взять!
Причём так из года в год, хотя я уже разбирала с ним некоторые
случаи. Он не называл имени пациентов, описывал ситуацию как
абстрактную, но спрашивал моего мнения по тому или иному случаю.
Испытывал. И я ведь справлялась.
Напоминаю ему об этом, но папа тут же отметает:
— Это был лёгкий уровень сложности, взятый из личной практики
вне работы в этом центре. Здесь совсем другое обычно. Здесь глубоко
травмированные люди, порой даже не сознающие этого сами. Они будут
уверять тебя, что всё в порядке. Уводить от реальной проблемы,
прикрываясь незначительными или вымышленными. Врать в лицо,
манипулировать. И очень даже убедительно.
— Так испытай меня на этом уровне сложности, — настаиваю. — Ты
не можешь судить, справлюсь ли я, пока не даёшь мне шансы. Когда я
окончу универ, тоже будешь находить поводы оттягивать? Я не хочу
работать у конкурентов, пап.
Он криво усмехается, прожигая меня взглядом. Всё-таки
колеблется… Чувствую это и чуть ли не задерживаю дыхание.
Дело даже не в конкурентах — папа это слово не очень-то любит,
считая, что все мы работаем на общее дело. Дорожит репутацией своей
клиники, но ни с кем не соперничает. Но для меня вопрос принципа
начать именно у него, а в идеале, там же закончить. И папа это
знает. К принципиальным задачам относится с пониманием, как и к
любым мелким таракашкам. Не пытается подогнать всех под некую
единую норму.
— Ладно, — помедлив, задумчиво бросает он. — Думаешь, можешь
разговорить любого?
— Уверена в этом, — тут же отвечаю, причём куда более уверенно,
чем чувствую. Что-то во взгляде папы даже как-то настораживает.
— На днях ко мне приходил парень, твой ровесник. Вроде как
добровольно. Мы начали общаться, но пробить броню не получилось.
Вроде как стандартная ситуация для не готового к ковырянию ран
человека: он послал меня и больше не объявлялся, связь с ним
недоступна. Но меня никак не отпускает эта ситуация. Думаю, парень
пережил что-то по-настоящему страшное. Вижу это в его глазах. И
ведь у него был порыв прийти сюда…
Да уж... Подводка к заданию мне серьёзная. Но я с самым
невозмутимым видом киваю, хотя даже не представляю, что папа может
предложить, если этот парень и на связь больше не выходит.
— Ниточка к нему у меня всё же есть… Адам учится в универе, где
ректор мой друг. Но использовать это самому — непрофессионально.
Хочу попробовать подобраться к нему иначе. Ты подходишь. Ты ведь
всё равно на заочный перевелась из-за желания начать работать, — и
вот откуда папа так быстро это узнал? Даже удивиться не успеваю,
переваривая всё остальное. И ведь есть что: — Попрошу друга
перевести тебя к Адаму в группу, да, специальность не твоя,
финансовый факультет, но будешь для галочки ходить. Один семестр —
и всё на этом, потом уйдёшь. Сумеешь за это время добиться того,
чтобы парень вернулся в центр или открылся тебе — работаешь у меня.
И… Помни, мы не влюбляемся в пациентов. Нельзя погружаться в
собственные эмоции, только в его.
