Зелёное поле, в нём редкие полевые цветы, ярость солнца ослепляла, но они там, в густой траве, где царит прохлада; небо голубо-синее, где-то блеяла овца, в уши залетал, не задерживаясь, редкий ветер и тишина.
Одиннадцать часов, одиннадцать минут, может быть, одиннадцать секунд. Подсчет продолжался уже какое-то время. Галлон, раскинув руки, ноги, лежал в тени одиноко стоящего дуба и пытался угадать цифры или числа, которые отозвались бы там, внутри, рядом с тем, что называется памятью, дав ключ к двери с запылившимися воспоминаниями, и, вместе с этим, сколько предначертано ему времени.
С ним было всё необходимое – он и только, больше ничего не нужно. Светло-голубые глаза скрывали свой карающий блеск, приняв закрытый вид; виднелись длинны густые брови. Немного усталое выражение лица, глубокий взгляд, видно, часто отдаётся абстрактному и чувственному, стало быть, так удобней натыкаться на случайные воспоминания.
«Всё вечное такое нужное» – прыгнули слова в уме.
Длинноватые до ушей, давно не стриженные чёрные, вьющиеся волосы с частичкой блёскости покрывали с кончиков стойкую траву, частично накрывая чистый лоб. Макушка наслаждалась прохладой, сохранённой и дарованной землёй. Грязные, но знающие труд руки с выпирающими венами нащупывали поверхность кожи головы, пытаясь наладить мыслительный процесс путем круговых и точных движений в области висков, будто втирая мудрость этого истину, что, казалось, всегда где-то поблизости. Сама форма души, сознания, воли заключённые в форму – тело, весьма атлетичного сложения; оно могло бы обойти весь мир в поисках бессмертной истины, – так мощно отдавало решимостью и умиротворённостью, потаённой и заключённой. И вместе со всем прекрасным таилось что-либо весьма неизведанное, со вкусом первородной жертвенности: всевидящее, наблюдавшее, реагирующее, мотивирующее, ожидающее и бесконечно желающее, трепещущее, старающееся предотвратить неизбежное.
Быстро оборвался цикл медитации, будто черная пропасть образовалась на пол пути; возникло прозрение. Галлон, рыская мимоходом в подсознании, разгоняясь в мысли с излишком пренебрежения промычал.
Щурясь в небо, чтобы заполнить тишину и напомнить себе, как звучит его голос, – приятный, успокаивающий, – он озвучил несказанные слова.
– Погодка… Слишком ярко светит это солнце… Хлещет, прямиком до костей достаёт. Бывают ли тут тучи? – остановился, побрёл глазами в бок и заметил овцу похожую на облачко, а с ней ещё одна такая же как последняя: ослепительно чистая и очаровательная до тошноты.
«Однажды ты совершил ошибку, ты не сможешь…»
Второй удар яркого сияния вышиб всё остатки сосредоточенности, потерялся ход мыслей – теперь в путь, надо идти. Прицепив на великие плечи неизвестно откуда взявшуюся накидку цвета выцветшей алой розы, Галлон направился в сторону заката (или рассвета), словно он что-то мог знать и тайне этого мира. Обычно, в привлекающих внимание местах и совершают прыжки, – можно было и остаться там, где есть, если поиск портала был невозможен, мир всё равно изменится, но внезапно, резко и совсем неприятно, – там же мог расположиться портал, а чуть дальше, в путях сплеталось следующее измерение, проектированное его бессознательным и принимающего форму сновидения, вшитого технологиями в искусственную реальность.
Солнце продолжало обжигать, оно встречалось в первом мире, но потом и сменялось на луну, один раз в двадцать минут, и смена дня и ночи тоже – по двадцать минут; а здесь сутки за сутками меняются врознь (с чем это связано?), но по ощущениям время совсем не шло, а другой раз, и вовсе, кажется, что годы ушли бесследно. Галлон пребывал уже в девятом сновидении, считая это. Здесь главное «что» и «как», ситуация и какая реакция, по ним выносятся суждения, пытаются делать выводы, он знал, что от этого следует результат, над которым бессильна его контролируемая воля.
