Я сижу на деревянном мостике, обняв колени руками. Смотрю на
воду, в которой вместо собственного отражения вижу своих родителей.
Под крупными каплями дождя – поверхность покрывается рябью.
Воспоминание вспышкой проносится по воде, под оглушающие раскаты
грома, и я, словно наяву – вижу, как родители смеются надо мной,
стоя в обнимку на берегу.
Тогда я пыталась поймать бабочку, чтобы понять, как работают её
крылышки. А в итоге – упала в озеро, подцепив лярейку –
разновидность местных лягушек, которые до боли приставучие
создания, скажу я вам. Поэтому, стоя в воде, я ещё несколько минут
пыталась отцепить от себя эту мерзость со скользкими лапками и
длинным проворным хвостиком, который то и дело цепляется за тебя.
Однако вместо того, чтобы избавиться от этой заразы, меня окружили
её подружки, облепив своими маленькими присосками, расположенными
на лапках, всё лицо!..
Родители долго хохотали, вспоминая выражение моего лица, когда я
едва ли не натирала кожу амфорным маслом, чтобы как следует
дезинфицировать её после этих тварей.
Сегодня ровно десять лет…
Десять лет, с тех пор как их не стало.
Десять лет, с тех пор как в моём сердце появилась пустота…
— Кейла! Вот ты где! Могла бы предупредить меня, чтобы я не
искал тебя по всему поместью! И почему ты сидишь под дождём? Ты же
насквозь промокла! — неожиданно слышу за спиной знакомый, ворчливый
голос, и недовольно хмурюсь.
Терпеть не могу, когда мешают моему уединению. И он прекрасно об
этом знает!
Я резко оборачиваюсь назад, не обращая внимания на то, что
одежда порядком сковывает движения, облепив тело, и смотрю в
пронзительные голубые глаза.
— Перестань. Твой взгляд на меня не действует. Я уже давно
выработал на него иммунитет, — насмешливо отвечает он, переминаясь
с ноги на ногу, стоя под прозрачным куполом, защищающим его от
дождя.
Хмыкнув, я усмехаюсь. А затем снова отворачиваюсь, глядя на
беспокойное небо, затянутое плотными тучами. Изредка в этой гуще
проносятся яркие всполохи молний, которые освещают тёмное,
беспросветное полотно…
— Кей-й-ла…— недовольно протягивает он, продолжая стоять позади
меня, чем начинает раздражать ещё больше. — Даже, если ты
заболеешь, то всё равно поедешь в Айстридж. Правда жить будешь в
лазарете, вместо уютной комнаты в общежитии, — спокойным голосом
произносит этот мужчина. Однако я улавливаю в его интонации
ироничные нотки.
Тяжело вздыхаю, последний раз провожу рукой по воде, создав
легкие волны, запоминаю её особый аромат, так хорошо смешавшийся с
привкусом моего детства. А затем поднимаюсь.
Всё же надо признать – он прав. И смысл в его словах –
непременно есть.
Мне придётся поехать в Айстридж…
Я оборачиваюсь назад.
Мы встречаемся взглядами.
Мой – изумрудный, с проблесками янтаря. И его – чистейший
голубой.
Проходит пару секунд, прежде чем мы начинаем улыбаться. Губы с
каждой секундой всё больше растягиваются в улыбке, так напоминающей
детство…
Он мотает головой из стороны в сторону, а затем протягивает мне
свою руку.
С минуту я смотрю на неё, раздумывая из-за упрямства, которого
во мне хоть отбавляй, когда капли воды стекают с волос, падая на
одежду. А затем всё же протягиваю свою ладонь.
Он быстро притягивает меня к себе, под купол и, приобняв за
плечи, произносит, мотая головой из стороны в сторону:
— Ну и упрямая же ты…
— Вся в тебя, — насмешливо говорю я, прекрасно зная характер
этого мужчины. И пускай в высшем обществе он пытается быть
сдержанным и почтительным – на самом деле тот ещё беспризорник.
Если, так кончено, можно выразиться о собственном дяде, которому
тридцать пять лет от роду.
Он закатывает глаза. Длинные ресницы насмешливо трепещут, когда
я фыркаю, зная его талант обольщать всех женщин.
