ГЛАВА 1. Век стекла и тишины
Берлин
2024 год
Они несли молчание, как носили когда-то знамена.
Судьба не раздавала прощений. Она лишь отмеряла время до расплаты. И время подошло.
Элара стояла на коленях, волосы падали на лицо, а руки были связаны за спиной. В зале было холодно, хотя огонь в очаге полыхал так, будто должен был спалить весь мрамор. Мордрагон не спешил. Он смотрел на неё, как смотрел когда-то на мятежников – не с ненавистью, а с равнодушием хищника.
– Ты уничтожила не храм, а шанс, – сказал он. – И теперь сама станешь тем, что будет разрушено.
Никто не встал на её защиту. Даже Лирхт. Он был здесь, в тени, но не сказал ни слова. В его взгляде было не презрение – пустота.
Она не кричала, не просила. Только один раз подняла голову, и сказала:
– Она должна была умереть. Это был приказ.
Мордрагон усмехнулся:
– И теперь ты – тоже. Ты знала на что шла. И выбрала молчание.
Пальцы Лирхта сжались, но он не двинулся. Готье стоял поодаль, бледный, с опущенными глазами. Он не простил. Никто не простил.
Когда тело Элары исчезло в огне, ни один голос не дрогнул.
Годы прошли, как проходят только после великой бури – медленно, с болью, но без следов.
Дети выросли. Эстер теперь читала на трёх языках и задавала вопросы, на которые даже жрецы не спешили отвечать. Люси говорила мало, но слушала всех. Она больше не пряталась. Элизиар – сын Паулин и Лирхта – рос замкнутым, но в его молчании была странная зрелость. Он помнил сны, которые никто не объяснял, и тянулся к огню, который никто не учил зажигать. Младшие из новых – те, кто родились после падения Совета – не знали, что значит быть в храме. Они знали только Академию.
Мир изменился. Монархия пала. Альвескарды больше не держали перстней. Люди размножались быстрее, чем их можно было отследить. Те, кто обладал древними силами, снова ушли в тень. И вновь родилось правило: не показывай, кем ты был.
Город утопал в стекле и железе. Машины шумели, вывески мигали, люди спешили туда, где им разрешили быть. В Академии, где когда-то читали молитвы, теперь учили экономику, информационные потоки и «историю древних культов» – как факультатив.
Ориэлла Морель сидела у окна. Её глаза были спокойны. Руки – сложены. На запястье – тонкая нитка чёрного цвета. Почти незаметная. Но она всё ещё там.
Рядом сидела подруга – тонкая, светловолосая, с чуть лисьими глазами. Звали её Тесса. Она жевала кончик карандаша и шептала:
– Если они ещё раз скажут, что Паулин Ленц была сумасшедшей фанатичкой, я встану и брошу в лектора книгу.
Ориэлла не улыбнулась. Но уголок её губ чуть дрогнул.
– Тебя исключат, – ровно сказала она.
– Но это будет эффектно.
На кафедре, меж тем, лектор вещал:
– Согласно записям, Паулин Ленц умерла во время последней битвы. Некоторые верят, что она была реинкарнацией жрицы смерти. Но современные учёные склоняются к версии, что это миф, вызванный коллективной травмой войны.
Тесса шепнула:
– Коллективная травма – это то, что сейчас в моей голове. Эти идиоты правда верят, что кто-то с таким именем мог просто умереть?
Ориэлла посмотрела на стекло. За окном отражение чужого мира – нового, шумного, без веры. Там не было лица. Только призрачный силуэт. И тогда она подумала:
«Скука и только». Потому что иногда легче притворяться пустой, чем вспомнить потом, что говорил лектор.
Лекция закончилась, как заканчиваются все пустые разговоры – без выводов, без смысла. Стук стульев, ропот голосов, шелест бумаг.
Ориэлла медленно поднялась. Тесса уже засовывала тетрадь в рюкзак и ворчала:
– Когда-нибудь я не выдержу. Прямо посреди лекции встану и скажу, что у них мозг, как у гнилой рыбы.
– Пожалей рыбу, – тихо отозвалась Ориэлла.
Они вышли из аудитории. Академия была шумной, но чистой – холлы с белыми стенами, полосы навигации на полу, стеклянные двери, камеры в каждом углу. У входа в библиотеку стоял автомат с водой и столпотворение первокурсников. Вечер опускался на кампус медленно, будто не желал показывать, что день уже уходит.
