Жаркое марево, пришедшее с полей в поселок, давило удушливой тяжестью. Хотелось развалиться где-нибудь в тенечке с банкой газировки и какой-нибудь книжкой Перумова или Лукьяненко, но Стрижак с его вечным шилом в заднице призывно махал рукой и уносился вперед по пыльному гравию под стрекот велосипедной цепи. Если Валик с Китом отставали или шли, по его мнению, недостаточно быстро, возвращался и начинал подгонять:
– Ну вы че как мухи вареные! Все пропустите!
Поджарый, в майке-безрукавке, он выглядел едва ли не воплощением мальчишеского лета – обгорелые плечи, шелушащийся нос, свежий фингал под глазом, сбитые коленки и не пойми откуда взявшийся пыльный велосипед. На вопросы о новом приобретении Стрижак важно отвечал: «Где взял – там больше нету».
– Да идем мы, идем, – тяжело отдувался Кит, отирая пот с густо покрытого прыщами лба. – Что там, кино показывают, что ли?
– Круче! – обещал Стрижак. – Уже близко!
Подъехав к очередному участку – с деревянным двухэтажным домишкой, Стрижак резко пригнулся, прислонил велик. Продравшись сквозь кусты, прильнул к забору. Обернулся на приближающихся Валика и Кита, показал руками – мол, бошки к земле. Валик тоже пригнулся, едва не сложившись пополам – по-другому с его ростом не получалось: этакую каланчу все видели за милю, а из-за панамки, на которой настояла бабушка – «иначе солнечный удар схлопочешь» – он напоминал прямоходящую поганку. Бледную поганку – без крема от солнца бабушка на улицу его также не выпускала. Киту, впрочем, было не легче – объемный живот, съевший складками отпечатанный на футболке логотип «Арии» тоже не способствовал скрытности, поэтому к забору Кит подполз едва ли не на четвереньках.
– Ну? И где твое кино? – пропыхтел он, борясь с одышкой.
– Тихо ты! Вот, сюда смотри! – и ткнул пальцем в длинную вертикальную щель между двумя листами профнастила, из которых состоял забор.
Прильнув к щели, Валик устремил взгляд на неухоженную лужайку – туда, где между теплицей и обобранной едва ли не под корень клубничной грядкой что-то белело на траве. Рядом втиснулся Кит, прильнул своими окулярами к щели; тяжело пахнуло потными подмышками, но Валик даже не поморщился, захваченный зрелищем.
Любчик, безмятежно загоравшая у себя на участке красавицей не была. Скорее, даже наоборот – преждевременная рыхлость ляжек, складка на животе и раздражение от бритья в подмышках и на внутренней стороне бедер не добавляли ей очков. Но для двух тринадцатилеток и недавно справившего четырнадцатилетие Стрижака Любчик являлась самым настоящим секс-символом их небольшого дачного поселка – сколь желанным, столь и недостижимым, ведь ей уже было семнадцать.
Краснея от смущения, Валик бесстыдно ползал взглядом по пергидрольной шевелюре, растопыренным пальцам над стоптанными пятками; по распластавшимся, будто сплющенным под собственным весом грудям и, конечно же, по темнеющей над трусами купальника «блядской дорожке», уводившей мысли Валика в какие-то совсем не приличествующие воспитанному мальчику дебри.
– Она в лифаке? Или нет? – возбужденно шептал Стрижак у них за спинами.
– Не знаю, лямки спущены вроде… – флегматично отозвался Кит.
– Вроде хуй растет на огороде! Отползи!
Стрижак оттолкнул толстяка, но не рассчитал силы и повалился сам в поросшую бурьяном канаву между забором и дорогой. В попытках удержать равновесие, он утянул за собой сперва велосипед, а следом и Валика. Тот, вопреки своему мягкому и уютному прозвищу, сам больше походил как раз на придавивший его велосипед и состоял, казалось, из одних лишь локтей и коленей.
– Ты че, блин, чмо неуклюжее! – с досады Стрижак саданул Валика в плечо.
– Сам т-ты чмо! – не остался тот в долгу и пнул Стрижака в ответ, но попал вместо этого в оглушительно зазвеневший велосипедный звонок. Кит, отлипший от щели в заборе и теперь наблюдавший за потасовкой, вдруг покраснел и вспотел сильнее прежнего, насколь это вообще было возможно, протянул сипло:
