– Ну привет, Тарас, – сказал я, когда мужик через пару часов, подняв мятую морду с трактирного стола, разлепил глаза.
– Э-э-э! – весьма информативно отвечал мне заспанный пропойца.
– Это многое проясняет, – рассмеялся я.
Мой смех был поддержан и Лавром, и всеми бойцами, что были в трактире. Полицмейстер только не отреагировал, но он со своим сопровождением занял дальний столик, отмежевавшись от нашего веселья. Мы, можно так сказать, оккупировали трактир почти полностью, заняв все свободные столики. Кроме бойцов сопровождения здесь сидели ещё крестьяне, которые мною были взяты на роль возниц и носильщиков. Со мной также ехал и мастер Козьма, в ведении которого находились чертежи револьвера и наиболее удавшиеся изделия, какие было не стыдно показать и губернатору. Так что людей, чтобы заполнить не самое большое питейное заведение, оказалось предостаточно.
– Если пришёл в себя, то давай рассказывай! Что же такого сильного человека заставляет так много пить? – сказал я, жестом показывая, чтобы Тарасу налили квасу.
Мужик явно растерялся, однако не грубил мне и не показывал свой норов, а потупил глаза. Тарас нынче казался каким-то опустошенным. Наверное, с таким отношением к жизни люди и лезут в петлю. Хотя это настолько унизительно, когда мужика хочется пожалеть!
– Решил я на каторгу отправиться, – после долгой паузы сказал Тарас.
Мне стоило немалых усилий сдержать свой смех. То есть он вот так вот посидел, водки попил и решил сам идти проситься, чтобы взяли на каторгу? Знал я, что русская душа широка и непонятна, но когда настолько… Вот только лицо мужика было столь серьёзным, что мой смех мог быть расценен за большую обиду. Да и плевать на Тараса, он, в конце-то концов, против меня играет. Вот только бывает так, что и враг помочь в деле может, сознательно или в темную – уже не столь важно.
– Мне бы только сынишку кому пристроить, так и пошёл бы сдаваться. Вона, у вас, господин Шабарин, полицмейстер в приятелях. Пущай меня и забирает. Только бы пристроить сына моего.
Иэти слова прозвучали настолько серьёзно, так пропитаны были болью и любовью, что мне стало даже не по себе.
Весёлое да разухабистое настроение куда-то испарилось, а я смотрел на Тараса и думал. Ведь он сильный духом человек. Мало того, так ещё и физически сильный, прошедший, наверняка, немало жизненных перипетий. При этом можно по-разному на него смотреть, но в моем понимании Тарас всё же чуть лучше, чем Жебокрицкий. Но только чуть… Так как попытка грубого похищения Маши многое портит в моем отношении к Тарасу.
Подкупала эта любовь большого мужика к своему ребёнку. Хотя, в будущем, за такую вот любовь и подобные проявления алкоголизма могли лишить родительских прав. Больше десяти дней родитель находится в запое – а ребёнком занимаются все, но только не сам папаша.
– Так говоришь, что тебе поручили меня убить? – спросил я будто бы между прочим.
Тарас вздрогнул, шальными глазами осмотрел зал харчевни, видимо, оценил обстановку не в свою пользу и решил не дёргаться.
– Я такое говорил? – хрипло переспросил Тарас.
– Говорил, но важно не это, а то, что ты не хочешь меня убивать да Машу снова красть, – сказал я. – Ведь верно?
– Чего по пьяни-то не скажешь, – понурив голову, сказал Тарас.
– Ну да… Ты уже который день людей здесь колотишь да выгоняешь из таверны, кричишь, что она твоя. Кулагиным прикрываешься, оттого тебя и полиция не трогает. А чего ж нынче так не поступаешь? Выгони и меня с моими людьми, – говорил я.
– Так сколько раз был уже битый вами, господин Шабарин? – с болезненной улыбкой усмехнулся Тарас.
– А и то верно! – сказал я, посмотрел на Тараса, подумал и выдал моё предложение: – Ты же всё едино собираешься уходить на каторгу? Я могу тебе слово дать, что сына твоего не оставлю. Но для этого ты расскажешь мне все, что знаешь, ну и… Свидетельствовать будешь, когда дело до суда дойдет. Поможешь скинуть Кулагина – твой сын не будет ни в чем нуждаться. Честное дворянское слово.
