Бодхисаттва

Если бы люди могли настолько же, как они, видно,

Чувствуют бремя, их дух давящее гнетом тяжелым,

Также сознать и причины его…

Жизни бы так не вели, как обычно ведут ее нынче,

Не сознавая, чего они сами хотят, постоянно

К мест перемене стремясь, чтобы избавиться от этого гнета.

Часто палаты свои покидает, кому опостылел

Собственный дом, но туда возвращается столь

внезапно,

Не находя вне его никакого себе облегченья;

Вот он своих рысаков сломя голову гонит в имение…

Но начинает зевать, и порога еще не коснувшись;

Иль погружается в сон тяжелый, забыться желая,

Или же в город спешит поскорее опять возвратиться.

Так-то вот каждый бежит от себя и, понятно, не может

Прочь убежать, поневоле с собой остается в досаде,

Ибо причины своей болезни недужный не знает,

А понимай он ее, он бы, все остальное оставив,

Прежде природу вещей стараясь постигнуть.

Лукреций

Ну вот, кажется, все готово: стулья расставлены, стол президиума накрыт зеленой скатертью, на которой кроме бутылок с минеральной водой расцвел пышный букет цветов. И самое главное – рядом на тумбочке высится стопка книг – плод его двухлетней напряженной работы. Хотя если быть точным, то это скорее итог всей его жизни. По крайней мере, так он рассматривает свой труд. Хотя вряд ли современники и потомки оценят его столь же высоко, как это делает он. Но это уже их дело. У него же по этому поводу есть собственное суждение.

Нигде по близости зеркала не было, и Герману пришлось только мысленно оглядеть себя; он одернул пиджак, пригладил тщательно уложенные с помощью лака волосы, поправил галстук. Он знал, что в этом новом, специально сшитом к этому торжественному событию костюме, выглядит весьма элегантно. Что ж, остается только дождаться приглашенных и просто любопытствующих, прослышавших об очередном проводимом в Доме журналистов мероприятии, и колесо его новой жизни закрутится. Он вспомнил, во сколько обошлось ему это удовольствие устроить свою презентацию в таком престижном месте и не смог подавить вздоха. Окупятся ли его затраты? Он, как и всякий любой, кто идет на них, конечно, надеется именно на такой результат. Но его опыт советует ему быть в этом вопросе не слишком уж оптимистичным.

Первым явился Филонов. И это было хорошим знаком. То, что Филонов вообще согласился вести его пресс-конференцию, уже было большой удачей, на которую Герман не слишком надеялся. Это значит, что его начали воспринимать серьезно. Хотя Филонов всего на 5 лет старше Германа, но его имя уже широко известно в научных кругах, а книги издаются в разных странах. И если сегодня все пройдет хорошо, то и для него кончится долгий период неопределенности, безвестности, и он войдет полноправным членом в семью ученых.

Герман поспешил на встречу Филонову и первым протянул ему руку. И пока они обменивались дежурными приветствиями, он думал о том, какое действительное мнение об его книге сложилось у его собеседника. Филонов человек хитрый и не всегда просто понять, что он думает на самом деле. Так ли высоко он оценивает его творение, как недавно говорил ему, Герману. Или с его стороны это какая- то тонкая игра? Ведь о человеке, творчеству которого он посвятил свою работу, ходят самые противоречивые слухи и суждения, а литературоведы не устают спорить друг с другом об его произведениях. Сам Филонов не раз высказывался по этому поводу, написал кажется четыре или пять статей, хотя пока ничего фундаментального не создал. Да и никто подобного еще не сделал, его, Германа, творение – первая по-настоящему большая и серьезная работа о Марке Шнейдере – писателе, являющимся одной из самых загадочных и спорных фигур литературы конца двадцатого столетия.