1862 год. Петергоф.
Нарядные пары кружились в вальсе, напоминая разноцветные
конфетти, в изобилии рассыпающиеся вокруг них. Музыка, шампанское,
смех – бал-маскарад в Петергофе был в самом разгаре.
Прислонившись к колонне, высокий мужчина в генеральском
мундире равнодушно оглядывал танцующих сквозь прорези черной маски.
Давно прошло то время, когда эти «праздники жизни» были для него
радостным ожиданием чего-то необычного. Теперь они вызывали только
глухое раздражение. Не будь личного приглашения Государя, который
считал его после той злополучной дуэли близким другом, он никогда
не оставил бы свой особняк ради этого бала.
Еще раз окинув взглядом веселившихся аристократов, генерал
уже собирался незаметно покинуть залу, как вдруг напрягся, не
отрывая взгляда от парадного входа, когда там показалась пара:
величавый мужчина и хрупкая светловолосая женщина, судя по виду –
супружеская чета. В следующих за ними молодом человеке и девице без
труда можно было угадать отпрысков этих супругов. Черты лица
молодого человека в точности повторяли отцовские, за исключением
синих материнских глаз, а юная девушка – копия матери была
обладательницей огромных жгуче-черных очей, что по контрасту с
белой кожей и золотистыми волосами придавало ей еще больше
привлекательности.
Укрывшись в тени колоннады, генерал не сводил взгляда с
вошедших, вернее, с женщины, склоняющейся в реверансе перед
августейшей фамилией. Сколько же лет он ее не видел?! Долго, очень
долго! Двадцать три года! Почти четверть века без света этих глаз,
смеха, голоса, без того непередаваемого чувства счастья, которое
охватывало его рядом с ней. Время почти не изменило красавицу – все
так же ослепительна, и в сорок три года выглядит старшей сестрой
своей дочери. Шелковое платье аметистового цвета лишь подчеркивает
тонкую талию и нежность облика, привлекавшего восхищенные мужские
взгляды, как и двадцать три года назад, на ее первом балу. Тогда
она мило смущалась, впервые оказавшись в блестящем обществе, а
теперь со спокойной уверенностью беседует с гостями, не забывая,
однако, следить за танцующей дочерью.
Размышления были прерваны разговором двух проходящих мимо
дам:
- Дорогая, юная графиня д'Эльяно просто прелестна. Неудивительно,
что эта итальянка пользуется таким успехом. Посмотрите, кажется
князь Репнин-младший не на шутку увлечен своей кузиной.
- Вы правы, ma chérie, но не думаю, что это увлечение закончится
свадьбой. По слухам, у ног графини лучшие женихи Италии и
Австрии.
- Еще бы, она редкое сочетание красоты, знатности и приданого,
которое дает за ней отец. Немногим посчастливится составить такую
партию.
- А Вы заметили, Marie, как хороша ее матушка. И это несмотря на
возраст.
- Что же Вы хотели, милая, Средиземное море творит чудеса. Венеция
– не наша Cеверная Пальмира.
Дамы пошли дальше, делясь светскими новостями, а генерал не
мог оторвать взгляда от той, что была предметом их обсуждений. В
этот момент графиня о чем-то переговаривалась с княгинями Репниной
и Голицыной, а ее муж весело улыбался, слушая Андрэ Долгорукого. В
поведении женщины ничего не напоминало ту, прежнюю девушку, какой
она оставалась в памяти. В воспоминаниях, которые никогда не
покидали его, причиняя боль и оставаясь единственными счастливыми
моментами в пустоте бессмысленной жизни. Даже испытывая постоянные
муки, он никогда не отречется от них, никогда не забудет, потому
что забыть – значит умереть окончательно.
Мужчина горько усмехнулся и с его губ со стоном
сорвалось: «Аня, Анечка!» Это он должен был стоять рядом, держа ее
под руку, гордясь успехами дочери и выбирая ей подходящего жениха,
радоваться за сына, на которого обращено внимание многих дам, а
вместо этого вынужден прятаться, украдкой, как вор, наблюдая за той
единственной, чья жизнь для него была дороже собственной. Так
распорядилась судьба.
