Джеймс без труда нашел то, что искал. Вот она, смотрит на него своим томным взглядом из-под снежно-белой челки. Пухлые, чуть надутые губы, будто бы Билли на что-то обиделась, застыли в сакральной полуулыбке.
– Ваша дочь будет счастлива, как никогда, – сказала девица, напомнившая своей болезненной худобой швабру, – с вас…
Но Джеймс ее уже не слышал. Он уже представлял личико Тины, в тот момент, когда он вручит ей диск, как вспыхнут ее глазки-вселенные, полные лишь безграничной любви и той самой детской наивности, которая со временем полностью исчезнет, растворится на ступенях восхода лишений и тягот взрослой жизни. Но Тине всего лишь 8. Она уже большая девочка и ходит в школу. Нора записала ее на все факультативы.
– Она должна сама выбирать, чем ей хочется заниматься, – так говорила Нора.
«Кем ей быть, кем ей стать, а не слишком ли много они хотят от ребенка? Который все еще спит в обнимку с кроликом, Мистером Баксом» – размышлял Джеймс, медленно продвигаясь в потоке на выезд из города.
Они расстались три месяца назад, он остался в Бруклине, Нора упорхнула в Нью Джерси к Кенни, и забрала с собой Тину. И даже сейчас Джеймс не хотел вспоминать тот момент, когда Нора схватила малышку за руку и буквально силой потащила к своей машине. Он пытался стереть из памяти личико Тины, залитое слезами, и вопреки всему у него получалось. Правду говорят, что мозг отказывается принимать какие-то особенно трагичные моменты и старается либо избавиться от них, либо затереть, как скабрезную надпись маркером на дверце шкафчика для одежды в школьной раздевалке, так, чтобы та едва просвечивала на холодном металле. Джеймс так считал, но всякий раз представляя тот день и личико дочери, он чувствовал, как ледяной кинжал в сердце медленно проворачивается, причиняя невыносимую боль.
Нора не была против их встреч, но он сам хотел уйти, лишь бы не причинять Тине боль, что, по его мнению, было куда вреднее кучи факультативов. Но всякий раз думая об этом, он вспоминал тот вечер, 9 лет назад. 30 октября, канун Хэллоуина, когда в больнице ему показали малышку. Роды прошли хорошо, никаких осложнений. Нора лежала на кушетке, мокрая и дебелая от наркоза, но улыбалась, как и голубоглазое чудо на руках акушерки. Разве Джеймс смог бы все перевернуть и исчезнуть из жизни Тины, навсегда? После того, как единожды заглянул в безоблачную бездну ее глаз.
Все шло хорошо, по крайней мере он так думал. 11 лет в браке. И хоть мать Тины, гнусная старая стерва, по мнению не только Джеймса, но и всех соседей, если не всего штата, была против того, чтобы ее дочь выходила замуж в 20 лет за какого-то писаку, 11 лет прошли как во сне. По крайней мере, первые пять из них, если быть до конца с собой честным, то Джеймс мог принять и это. Но в последние два года, как говорят знающие люди, вроде Патти Андерсон, подруги Норы еще со универа, кто-то свернул не туда. Патти никогда не была замужем, и Джеймс готов был поставить десять баксов, что и члена она в себе никогда не чувствовала, но прекрасно, по ее личному мнению, разбиралась во всех аспектах семейной жизни, 7 сезонов «Женись на мне в Вегасе» тому явное подтверждение.
Если бы кто-то спросил, то Джеймс не смог бы однозначно ответить на вопрос, когда? Возможно, он просто не замечал, или не хотел замечать, что сначала Нора стала замкнутой, холодной, долго сидела в телефоне перед включенным телевизором, гораздо дольше, чем следовало бы. Но Джеймс никогда не был ревнивцем, и даже считал, что ревностью назывался айсберг потопивший Титаник. Не один Титаник или Ямато, кому как больше нравится, каких-нибудь Смитов или Джонсонов, Рейнольдсов и Филипсов, Филдсов и Томпсонов во всех городах и во всех штатах, если так подумать. Он никогда и ничего не запрещал Норе, она могла съездить в субботу вечером с подругами в клуб в Сохо, поехать в другой город ради встречи со старым школьным другом или еще бог знает что. Однажды Энди Уитмор, знакомый журналист из Таймс, сказал Джеймсу, что ему следовало бы почаще смотреть за женой, а не то, журналистику не выжечь и каленым железом – какой-нибудь хренов Тони-Толстый-Дрын выловит эту рыбку из твоего пруда, приятель! И вот однажды этот самый Тони, точнее Кенни-Моржовый-Хрен Гилберт появился у скользкого илистого берега пруда имени Джеймса Франклина.
