День не обещал быть особенно удачным, но и крупных несчастий не предвещал. Обычный день в избушке на болоте. Солнце втиснулось в декорированное паутиной оконце и ударило по глазам – словно лампу включили в лицо! Чертыхаясь, я отвернулся к стене и натянул овечью шкуру на макушку. Каждое утро одна и та же история. Неправильно мы со Степаном дом поставили, развернуть бы надо. Или шторку повесить. Стыдно, военный прокурор. Сметать отрез материи и прибить гвоздями к раме – незачем на белошвейку учиться…
Заскрипела в несмазанных петлях входная дверь, послышалось знакомое урчание. Заныла половица, используемая в нашем доме вместо колокольчика. Такой сон украл! Я повернулся и злобно уставился на карлика Степана. Коротышка перетаскивал через порог какие-то мешки и бормотал под нос: «Все в дом, все в дом…» Бросил, тяжело отдуваясь, вытер пот со лба. Голенища болотных сапог упирались моему «сожителю» в подмышки. Как он в них передвигался – отдельная забавная история. Плоская физиономия раскраснелась от тяжелого физического труда. Он был по уши в грязи. «Походная» жилетка, сшитая лично им из обрывков ватного одеяла, представляла жалкое зрелище. Продолжая мурлыкать, Степан выгружал из мешка ржавые остроголовые болванки и закатывал их за печку.
– Где это ты увозился? – проворчал я.
– Есть у нас места, Михаил Андреевич, – отозвался коротышка. – На чем поскользнулся, в то, собственно, и упал…
– А принес-то чего? – Голова, в которой витали остатки недосмотренного сна, плохо соображала.
– Не знаю. Но, думаю, используем в хозяйстве, – туманно отозвался Степан, закатывая в пространство «для кикиморы» последнюю железку. – Там еще есть. Возможна доставка, гм… – Он распрямился, вытер ручонки о жилетку и уставился на меня с ехидным прищуром. – Все спишь, Михаил Андреевич? Листочки с побегами еще не лезут? Мизантропия одолела? Предательски тошнит по утрам?
Я объяснил ему короткой фразой, куда пойти и чем заняться, и отвернулся, чтобы не доставал. Но коротышка с некоторых пор проповедовал здоровый образ жизни и жестко критиковал мою манеру проводить досуг.
– Ширится, растет заболевание… – цокал он языком и тряс кувшином с бражкой, который я вчера, стыдно признаться, не допил. – Не помогает уже твоя «таблетка от всего»? Слабый стал, форму теряешь. Животик формируется. А когда ты ванну последний раз принимал? А зубы когда чистил? От тебя разит, как из пасти мертвого мастодонта… Держи, Михаил Андреевич, друга тебе принес; может, человеком с ним станешь… – Он зашуршал тесемками второго мешка и что-то бросил мне на одеяло.
Я чуть не подлетел от ужаса. Животное пронзительно завизжало, острые коготки продырявили одеяло; я повернулся, и мне в лицо уперлась мохнатая морда с круглыми глазами и оскаленной пастью. В принципе, это был котенок – грязный, мокрый, оборванный. Но в тот момент он показался мне какой-то огнедышащей мифической тварью (попили бы с мое!). Закричав от страха, я схватил его за шкирку и отшвырнул подальше. Котенок жалобно заскулил и по-пластунски заполз под кровать.
– Вопрос с обретением человечности остается открытым, – печально резюмировал коротышка. – Это просто кот. Молодой домашний кот. Пищал в канаве за деревней, не смог пройти мимо. Ты только посмотри, какой он милый. Можешь назвать его Благомором и любить, пока хватает сил…
– Степан, зачем мне два кота? – простонал я, откидываясь на подушку.
– Я не кот, – набуксился коротышка.
– Но ты имеешь отвратительное свойство находиться там, где не надо.
– Совсем ты гадким стал, Михаил Андреевич, – окончательно расстроился Степан. – Ушел бы я от тебя, да совесть не позволяет. Женщину тебе надо – только в женщине спасение от хандры и суицидальных настроений! Не век же тебе рукоделием заниматься… – Коротышка закривлялся, как шут гороховый, и, отчаянно фальшивя, запел «All you need is love». – Да, – сказал он, оборвав шедевр на полуслове, – ты всего на четырнадцать лет старше меня, тебе всего лишь сорок. Доживаем половую жизнь, Михаил Андреевич? Бери пример с меня. Столько всего интересного… Стыдно рассказать, но приятно вспомнить.
