Божества Колаиса, 2 Часть

Кай Валент нежился в прохладном бассейне, в атриуме, куда бросился смывать жар тела. Он старался не думать, что был на волосок от смерти. Где же он ошибся? Для Оместа готовил свой коронный удар и чуть было не опоздал с атакой. Опоздание стоило бы ему жизни.

В атрий доносились шумы продолжавшейся трапезы. На той арене, обагренной кровью, теперь дурачились карлики-мимы…

У края бассейна стоял молодой раб по прозвищу Герострат, с жуликоватым лицом, имевший две отличительные черты: ослепительно хищные зубы и болтливый язык. Он держал пушистую простынь и, торопливо рассказывал молодому господину, как реагировали зрители на выступление Цитуса. Обернулся, заслышав каменные шаги. Свистящим шепотом выдохнул:

- Хозяин! - низко согнулся в поклоне, отступая.

Вошедший в атрий Марий Алкивиад забрал у раба простыню. Герострат убежал дальше следить за гостями, особенно, за молодыми женщинами.

Алкивиад подошел к краю бассейна. Заговорил с сыном на сарматском языке, на котором говорили и росаланы, и аланы, даже скифы и готы, разве что с диалектами. Этому языку в свое время обучил сына, для их тайного общения, как любил поговаривать Алкивиад.

- Блестяще, Кай! От души поздравляю. Ты храбро одержал победу. Впрочем, я не сомневался. Одно меня удивило, почему ты не сразу убил Лонга? Опять забавлялся?

- Надо же было твоим приятелям, дорогой отец, прочувствовать сладость падения в пропасть безденежья. Терять сестерции для них, все равно, что потерять голову. – Сын ответил на том же языке, но с легким акцентом. Подплыл к ступенькам. - Вообще, Алкивиад, я согласился принять участие в твоем балагане не для того, чтобы вы с Фабием набили свои кошельки…

- Большая доля у тебя, сын мой.

- Неважно. Хочу спросить. Сенаторы поняли твою милую подсказку не наступать на твою тень?

- Хвала Одину! Не поняли – так скоро поймут! Сегодня я потрусил их кошельки, завтра пущу голыми по миру. - Марий Алкивиад мстительно стиснул кулак. - Они еще попомнят, как не пускали меня в Рим.

- У вас виноватым остался Гикесий?

- И тому по заслугам. Все в порядке, мальчик мой. Патриции рады твоему геройскому поступку. Они полагают, ты вышел на арену во имя Фабии Глории.

- То их беда, - небрежно отмахнулся молодой человек, поднимаясь на мокрую ступеньку бассейна. Алкивиад набросил сыну на плечи простынь и вдруг задержал. Развернул к себе.

- Где оберег, Кай? Когда ты успел снять гривну?

- Не снимал, не надевал…

- Какое безумие! Понимаю, вещь дорогая. Не хотел смущать моих приятелей? А надо было! Пусть знают, волки, с кем дело имеют! Думают, я играю в сумасшедшего Нерона?

- Отец, моя сила во мне, она – мой оберег.

- Это не безумие, это – глупость! Сколько лет носил, во-от, с такого возраста, и вдруг, стукнуло в голову – снял! - Алкивиад искренне удивился поступку сына. Алкивиад слепо верил в защитную силу алмазной гривны.

- Ну, ничего же не случилось. Напротив. Я победил собственной силой, без участия всяких там колдовских штучек. А ты продолжаешь верить в чушь.

- Глупый мальчик! Только благодаря твоему оберегу, нам везет в жизни, мы побеждаем, и мы невредимы.

- А я снял твой всепобеждающий амулет, и все равно победил…- Сын отвел глаза, вспомнив, как рисковал на арене.

- О, Кай, ты легкомысленный, и тебя любят боги.

Кай Валент прижался губами к колючей щеке отца, потрепав его по плечу. Рассмеялся. Бесшабашная дерзость, сквозившая в его смехе, нравилась Марию Алкивиаду. Он запечатлел сухой поцелуй на лбу сына.

- Надень оберег! Сам бы его носил, но не мне подарен.

Сын улыбнулся, погасив в тени ресниц холодный блеск глаз.

Кай Валент никогда не смотрел на отца в упор, и не потому, что неловко видеть его одноглазое лицо. Тот не разрешал этого делать. С самого детства Кая дал понять ему, глаза у мальчика необычные, люди таких глаз боятся. Но, общаясь с людьми разного возраста и социального положения, Кай Валент редко когда опускал взор, зато никогда не забывал стоять перед отцом с опущенными глазами.