Такой судьбы я не ждала и не хотела, но... случилось то, что
случилось.
— Мне очень жаль, Яся, — первое, что я услышала, придя в себя,
было тихое и горестное заявление Аглаи Семёновны. Она смотрела на
меня с глубоким состраданием, но её голос был строгим, врачебным,
привыкшим к трагедиям. — Мы тебя, конечно, спасли, но матку
пришлось удалить. Прости, девочка. Лучше так — без детей, но
живая.
Слова женщины, которая двадцать один год назад принимала меня на
этот свет, только усилили поток слёз. Боль, заполняющая меня, была
почти физической. Я едва дышала, осознавая, что никогда больше не
узнаю радости материнства. Это казалось не просто ударом —
настоящей катастрофой.
Но было ещё что-то, что разрывалось внутри. Аслан. Как он
воспримет это? Как отреагирует? Мы живём вместе уже полтора года,
ни разу не обсуждали детей, но я знала, что он мечтал о них. А его
мама? Она-то постоянно твердила о внуках.
Как теперь сказать им, что я лишена этой возможности? Конечно, я
не просила эту миому и не моя вина, что эта опухоль выросла во мне,
но...
Осознание собственной ущербности давило, как тяжёлый груз,
который невозможно снять.
— Она твоя, Нина, — Аглая Семёновна похлопала мою маму по плечу,
готовясь уйти. Её голос звучал сухо, но я знала — она переживала не
меньше нашего. — У неё сейчас гормоны в хаосе, так что запасись
терпением.
Медики, которые каждый день сталкиваются с подобными трагедиями,
учатся прятать свои чувства за профессиональной бронёй. Но Аглае
Семёновне было искренне жаль. Только изменить что-то она не
могла.
— Спасибо, Аглая, — мама вытирала слёзы, хотя старалась
держаться. — За всё.
— Зайди ко мне позже, — тихо ответила врач и поспешно покинула
палату.
Мама села рядом на кровать, её руки были теплыми, как в детстве.
Она обняла меня осторожно, стараясь не задеть швы.
— Доченька, — её голос дрожал, но в нём было столько любви, что
я почувствовала, как что-то во мне начинает потихоньку отпускать. —
Всё образуется, милая. Мы справимся.
— Мама, — я всхлипнула, вжалась в её плечо. — Где Аслан?
Я почувствовала, как её руки чуть напряглись, но она тут же
заставила себя расслабиться.
— Он поехал домой, милая, — сказала она как бы между прочим,
стараясь придать голосу лёгкость. — За кое-какими вещами для тебя.
Хочешь что-нибудь? Я позвоню, попрошу.
— Не надо, мама, — покачала я головой, зарываясь носом в её
ладонь. Её руки всегда пахли так знакомо и успокаивающе, словно
детство вернулось. — Я сама ему позвоню.
Мама на секунду замялась.
— Не стоит, Яся, — глухо проговорила она. — Отдыхай сейчас и
набирайся сил. Поговоришь с Асланом, когда он приедет.
Я ничего не ответила. На душе было пусто и тяжело. Я продолжала
плакать у мамы на руках, пока слёзы не иссякли, и, утомлённая
рыданиями, провалилась в сон.
Просыпалась я несколько раз за ночь, но каждый раз, когда
спрашивала медсестру об Аслане, слышала одно и то же: «Ваш муж не
приходил». Её голос звучал обыденно, как будто в этом не было
ничего удивительного, но для меня каждое её слово становилось
иглой, впивающейся в сердце. Почему он не пришёл? Может, он занят?
Может, не знает, что сказать?
На следующий день меня снова навестила мама. Она принесла обед,
фрукты, тёплую шаль и новые слухи о наших знакомых. Рассказала, как
тётя Оля обещала зайти, но опять поссорилась с мужем, и тот
отказался её завезти на своей старенькой «Ладе». Как соседка, тётя
Вера, упала вчера с лестницы и сломала руку. А Геля, подружка
детства, что жила через дом, передаёт привет и желает мне
скорейшего выздоровления.
Обыденные истории, которыми она старалась заполнить тишину и не
говорить о главном. Я слушала, кивала, но не спрашивала об Аслане.
Вообще не говорила ни о потере, ни о муже.
