Десять лет назад…
«В одном чёрном-чёрном городе была чёрная-чёрная улица. На этой чёрной-чёрной улице стоял чёрный-чёрный дом. В этом чёрном-чёрном доме была чёрная-чёрная квартира. В этой чёрной-чёрной квартире была чёрная-чёрная комната. В этой чёрной-чёрной комнате стоял чёрный-чёрный диван. На этом чёрном-чёрном диване сидел чёрный-чёрный человек…».
Голос Пашки дрожал и срывался, но не от страха, а от едва сдерживаемого восторга. Сидевшие на кроватях ребята слушали его, затаив дыхание и вздрагивали от каждого шороха, а наиболее нервные уже давно забрались под одеяла с головой и только периодически доносящиеся до Пашки боязливые всхлипывания сообщали, что они тоже не спят и так же внимательно слушают очередную страшилку, рассказывать которые Пашка мог без устали.
А сам он в это время чувствовал себя если не богом – нет, до этого он ещё не дорос, то уж этим самым чёрным человеком точно.
«И вот этот чёрный человек встал…»
Слушатели сжались в ужасе. Приближалась кульминация. Пашка сделал эффектную паузу, и трагическим шёпотом продолжил:
«И мрачно произнёс…»
– А ну, спать! Живо! – донеслось от двери.
Нервы у ребят не выдержали, и раздался дружный вопль.
Щёлкнул выключатель, темнота испуганно юркнула под кровать, а молоденькая дежурная медсестра, сама немногим старше собравшихся в палате ребят, уперев руки в бока, недовольно произнесла:
– Сидоров, опять ты хулиганишь! Быстро спать!
Пашка хмуро взглянул на неё и забрался под одеяло. Медсестра подождала, пока все улягутся, выключила лампу, но дверь закрывать не стала, и свет из коридора разогнал страх.
Пашка тяжело вздохнул и сердито подумал: «Ничего, я ещё стану чёрным человеком. И всем отомщу. Всем, кто не давал мне говорить».
И с мрачным торжеством представил, как пятится от чёрного человека перепуганная медсестричка, а тот загробным голосом произносит страшные слова: «Ты будешь спать вечно… вечно… вечно…»
Катя повертелась перед зеркалом и улыбнулась: симпатяшка! Стройная фигурка, длинные вьющиеся каштановые волосы, карие глаза, курносый нос, весёлые ямочки на щеках.
Нет, красавицей она, конечно, не была. Но выглядела отлично для своего возраста.
Вспомнив о возрасте, Катя на миг погрустнела. Вчера мама опять завела свою еженедельную песню про «года идут, двадцать восемь тебе уже, когда замуж, когда дети, внуков хочу, а у тебя одна работа на уме» и так далее по списку. К этим причитаниям Катя уже привыкла, как к неизбежному злу. Научилась отшучиваться и даже обижаться на маму перестала. Но всё равно было неприятно. Можно подумать, она специально замуж не выходит, чтобы маму позлить. Нет ведь. Просто не встретился ей ещё её рыцарь, её мужчина.
Но маме этого не понять. Для неё все хороши, лишь бы зарабатывали хорошо, да не пили. Будь её воля, она бы Катю живо за соседа Николая Григорьевича сосватала. Не остановило бы и то, что он на пятнадцать лет дочери старше. Зато – рукастый (и кран починит, и дом построит), состоятельный (квартира, машина, дача на шести сотках), серьёзный (не пьёт и девок в дом не водит). Ну чем не муж?
Катя вздохнула, поправила упавшую на глаза прядку, подмигнула своему отражению: ничего, прорвёмся!
И схватила заверещавший мобильник. Специально на него звонок поставила, как у домашнего телефона – громкий и однообразный, чтобы в любом транспорте его услышать и ни с чем не перепутать.
– Катька, ты готова? Мы подъезжаем.
– Выхожу! – Катя подхватила рюкзачок, сорвала с вешалки ключи и выскочила за дверь.
Подруги уже ждали. Красная Субару стояла у подъезда, загораживая проход, но, по счастью, бабы Оли, главной скандалистки дома, во дворе не было, иначе бы понаслушалась Катерина «добрых слов» о себе и своих подругах.
