Родился у мамы с папой сынишка. Захотели они узнать его судьбу. Пришли к гадалке и спрашивают – кем он будет? Та разложила на полу учебник по математике, игрушечный пистолет, бутылку водки и журнал «Плейбой». «А теперь пускайте его! Поползёт к книге – будет учёным, к пистолету – военным, к бутылке – выпивохой, к журналу – бабником». Пустили малыша, а тот пополз, пополз – да и хвать себе всё сразу! «Ну, тут без вариантов – он будет курсантом Можайки1!».
В город на Неве приходит новый день.
Сквозь чуткий утренний сон я слышу голоса дневальных из центрального отсека казармы. По-видимому, наступило время подъёма, и суточный наряд сгрудился у тумбочки, чтобы в означенную минуту пробудить однокурсников диким криком. Ну, так и есть:
Ку-урс, подъём! – орут, кажется, прямо в ухо – Тарзан отдыхает!
Неспокойно сопящая и поскрипывающая тишина спального расположения взрывается скрежетом кроватных пружин и чертыханьем – наши отделения поднимаются.
В проходах между рядами двухъярусных кроватей уже скачут самые шустрые, пытаясь быстро натянуть ушитые бриджи, кто-то шлёпает в казённых тапках из кирзы и резины к сушилке за сапогами, кто-то сразу направляется в туалет, зная, как нелегко будет потом достичь там желанного уединения.
«Кремни» продолжают лежать, натянув на головы синие шерстяные одеяла, в завидной уверенности, что на построение все равно успеют, а если не успеют – то их отсутствия не заметят, а если и заметят – вдруг как-нибудь да обойдётся.
Добрая половина моих относится именно к этой категории – резво вскакивать никто не спешит. Только Сашка Кураев, имеющий несчастье спать надо мной, сразу садится на край кровати, свесив сверху голые пятки. Да и то лишь потому, что опасается пинка снизу, которым я неминуемо его награжу, если слишком залежится.
Сейчас он, по всей видимости, мрачно взирает на сочащееся тусклым светом окно, всё в потёках дождя, и тихо материт себя за то, что поленился вчера сходить в санчасть за освобождением. От меня он пощады не ждёт и пытается примириться с неизбежным.
Вообще-то вылезать на улицу под нудный холодный дождь мне тоже не особо хочется, но я лицо должностное младший сержант и командир отделения. Поэтому отбрасываю одеяло с простынёй на спинку кровати и сиплым со сна голосом командую:
Кому сказано, подъём! – это всем.
Павленко, Раков, что непонятно?! – это конкретным, особо злостным личностям, чтобы поняли, что попали в поле моего зрения. Что, вообще говоря, чревато последствиями.
Теперь пинок ногой через сетку кровати в зад потерявшему бдительность Кураеву (побурчи там у меня!) – и подъём отделения завершён.
С глухим ропотом о неправедном устройстве мира, в котором водятся такие мудилы как я, боевые товарищи одеваются и выскакивают из расположения, заправляясь на ходу.
Курс, выходи строиться! Шире шаг на построение! Становись! – орут дневальные. Им весело смотреть на помятые подушками лица однокурсников.
Старшина Харламов недобрым взглядом провожает несущихся в строй опоздавших. Металлизированные старшинские полосы на погонах тусклым золотом отсвечивают в холодном люминесцентном свете центрального отсека.
Равняйсь! Отставить! Курсант Лосев, за опоздание в строй лишаю Вас очередного увольнения! – Харлам не знает пощады.
Не очень-то и хотелось, – огорчённо бормочет вполголоса Коля, пробираясь за строем курса к своему отделению.
Равняйсь! Смирно! Вариант зарядки номер четыре – кроссовая подготовка, форма одежды номер три2. Вольно!
Строй колышется, разноголосо понося дежурного по институту за то, что выставляет под дождь на улицу. Мог бы объявить разминку по казармам. Чертыхаются беззлобно, для порядка – всё равно без толку.
