Что можно почувствовать, когда тебе
говорят, что твоя женщина – умерла при родах? Боль? Всепоглощающую
потерю? Фуфло. Нет таких слов, которые бы вместили в себя все его
чувства. Их было не описать, не объять, не измерить, не выплюнуть,
как застрявший в горле кусок падали. Он просто умирал вместе с ней,
оставаясь при этом живым. Он мысленно ложился к ней в гроб, когда
хоронил, и ощущал, как растекается под кожей гниль, не находя
выхода наружу. Фуфло и то, что мужчины не плачут. Он позорно выл,
стоя на коленях перед тем самым Богом, который отнял у него самое
дорогое в жизни. Ощущая оглушающее бессилие, окровавленными
пальцами рыл землю, мял ее, ненавидя собственные руки, которым
больше некого обнимать. Он даже кричал, проклиная весь окружающий
мир, в котором теперь остался один. Готовый на любую цену и пойти
на что угодно – он давился кисло-горьким осознанием, что нет на
земле такого чуда, которое способно ему помочь. Все – его Оли
больше нет…
Теперь только он и демоны. Злые,
голодные, выедающие его самого вместо другой жрачки. Они только и
делали, что издевались над ним. Что-то шептали ее голосом,
заставляя замирать и прислушиваться к шорохам пустого дома. Играли
на его зрении, пуская ее тень по тусклым коридорам, чем заставляли
метаться по углам. Рождали ее образ в его снах, так что каждый раз
он просыпался в агонии и выл в подушку, пачкая ту вонючей слюной. А
когда приходило осознание, что это всего лишь иллюзии одурманенного
мозга – он бился головой о стены, до привкуса крови во рту, до
сотрясения с рвотным рефлексом. А потом запивал желчь алкоголем и
доставал из заветного ларца очередную самокрутку с дурью, чтоб либо
выкурить ее, либо запихнуть в рот целиком, не разжевывая, лишь бы
подавиться этим дерьмом и скорее
сдохнуть.
И только грубые удары тяжелой ладони
по лицу приводили его в чувства. И ор дружеского голоса во время
тряски под ледяным душем:
– Очнись, тварь! Я не дам тебе сдохнуть!.. У тебя же теперь есть
дочь, идиотский ты придурок…
***
Он ненавидел больницы. Теперь как
никогда раньше. Здесь всегда стояли тошнотворные запахи, будто
трупный смешали с какими-то дешевыми духами. Выйти бы на улицу, но
вместо этого продолжал сидеть в коридоре на скамейке и пялиться в
пол, словно в еб*чий телевизор. Потому что застрял, эмоционально и
мысленно. Потому что не пришел в себя до конца после очередной
угарной ночи. Потому что совершенно не был готов делать то, зачем
сюда привез его, сука, Барс. А ведь сам тот еще гад, будто не
пережил тоже самое, что довелось переживать ему. Теперь сидел молча
рядом и ждал, когда он отдуплится.
– Посиди здесь, схожу за кофе, –
сказал тот, прежде чем подняться.
Да по*уй. Вообще на все. Даже на
женский голос, который что-то пытался до него донести.
– …вы Журов?..
А он только положил руки на голову и
провел ладонями по макушке, сожалея о том, что у него очень
короткие волосы, за которые не ухватиться.
– Эй…
Но сколько бы не игнорировал
постороннюю, та продолжала его раздражать. Вдруг присела и
появилась перед его лицом, заглядывая в глаза… и тут же дрогнула,
ужасаясь его измятой, покалеченной и давно небритой физиономии. Но
он не просто привык к этому, а было элементарно насрать.
– Вы Станислав Журов?
Молодая, темноволосая дура. Наверное,
медсестра или вроде того. Да что ей от него нужно?
– Вы не хотите разговаривать? –
спросила и сделала такое грустное лицо, что захотелось стереть эту
гримасу пальцами.
Да по-любому – она все знает, раз
назвала по имени. Ей повезло, что вовремя подошел Барс.
– Я что-то пропустил? – спросил этот
придурок.
